Читать книгу "Автопортрет неизвестного - Денис Драгунский"

– Шидловский Федя, – бормотал он. – Ага. Вот. Миуссы три, четырнадцать, пять один…

– Какие Миуссы? – спросил Игнат.

– Это так назывались станции. Три телефонных узла было в Москве: Центральный, Арбатский и Миусский. Центр были буквы Б и К, Арбат – буква Г, Миуссы – буква Д.

– Какая буква?

– Господи, – сказала Юля. – Вот был телефон, к примеру, двести пятьдесят три – четырнадцать – пятьдесят один. Раньше он был Д-3, так и говорили – Дэ Три. Это были номера Миусского узла. Поэтому еще раньше, когда были телефонистки, говорили – Миуссы-три… Или Миуссы-четыре, Миуссы-пять, ясно? Телефонисток больше нет, но привычка осталась. У меня так двоюродная бабушка говорила.

Алабин взял трубку, стал набирать номер.

Вася подскочил к нему, всей ладонью нажал на рычаг.

– Не надо! Я сам к нему пойду. Я у него все спрошу. Пусть он мне всю правду скажет!

Выбежал из комнаты. Надел в прихожей сандалии. Хлопнула дверь.

Алабин снова набрал номер.

– Алло? Товарищ Шидловский? Здравствуйте, это Алабин говорит. Здравствуй, Федя, это Петя. Феденька, к тебе сейчас мой сыночек прибежит, ты уж с ним поговори как надо, серьезно, по-мужски. Парень он, конечно, не бездарный, но, как бы сказать, со всячинкой… Надеюсь на тебя, Федя! На твой педагогический талант. Ты что, не узнал? Федя, это же я, Петька Алабин, ты что? Что с тобой?.. Нет…

Бросил трубку и крикнул Ане:

– Радио включи!

– Что? – спросил Игнат. – Неужели двадцать второе июня сорок первого года?

– Именно, – сказала Юля.

– Ну не знаю, – сказал Игнат. – Не знаю, не знаю…

– Почему? Воскресное летнее утро. Надо точно только узнать насчет летней сессии в МГХИ. Вася учится там. Но вообще можно себе представить, что июнь – это еще не каникулы.

– Да я не про то! – Игнат даже руками взмахнул. – Я не про эти точности, хотя, конечно, ты в этом смысле молодец.

– Спасибо. – Юля поклонилась.

– Не знаю, – сказал Игнат. – Понимаешь, это слишком как-то… Драматургично, что ли. Театрально. Это в пьесе или в сценарии хорошо. Вот они ссорятся, и вдруг по радио – война! И сразу занавес, конец первого действия. Или встык – немецкие самолеты бомбят, советские солдаты идут. Красиво. Резкий поворот сюжета. А в романе – не знаю.

– Но если все было на самом деле так?

– Ну как хочешь. Я бы подумал еще.

– Давай оставим как есть, – сказала Юля. – Тем более что война все равно была. Никто ее не обошел. Особенно Вася. Ему прямая дорога на фронт.

– Ладно, давай.

– На фронт. А потом?

– А потом – ровно через год – Алабин пришел домой, отпер дверь и увидел, что в гостиной у стола стоит Алеша Бычков.

Это было в июне сорок второго, повторю для точности.

Алабин сначала не понял, в чем дело, но бодро и благожелательно протянул ему руку, крепко и дружески ответил на его поспешное сильное рукопожатие, полторы секунды соображал, что надо сказать, поскольку видеть Бычкова никак не ожидал и в первый миг даже, честно говоря, испугался – просто сердце застучало, – потому что с того момента, когда он у него дома болтал что-то о «серьезной тематической картине», то есть уже лет семь, наверное, он Бычкова не видел. Смутился. Но сказал: «Здравствуй, Алексей. Ну садись, коли пришел» – и даже успел укорить себя за такой неестественно-народный стиль разговора, в котором угадывалось одновременно и подхалимство перед народом, и вместе с тем некоторая подчеркнутая отдельность. Даже некое «свысока» – ну или «со стороны».

Эти мысли промелькнули в уме Алабина, но не успели как следует вырисоваться, потому что тут он увидел Аню. Она плакала и шепотом повторяла имя своего сына. Бычков протянул Алабину бумажку – извещение из военкомата о том, что красноармеец Василий Алабин пропал без вести.

Алабин удивился:

«В бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество – пропал без вести». Хотя внизу, под строчкой, было подписано «убит; ранен и умер от ран». Наверное, не хватило подходящего бланка: «находясь на фронте, пропал без вести». Ну так – значит так.

– А почему тебе пришло? – спросил он у Бычкова.

– Сам не знаю, – сказал Бычков. – Наверное, мой адрес в военкомате ставил. Он мне письма писал. Три письма. Ничего особенного. Что жарко, все время пить охота. А потом два раза, что сильный дождь. Если хочешь, покажу.

– Хорошо, – сказал Алабин, хотя был этим известием – что Вася писал письма Бычкову – поражен едва ли не сильнее, чем извещением. – Спасибо, Алеша…

Аня громко заплакала.

– Ладно тебе, – сказал Бычков. – Может, жив еще.

– Да! – обрадовался Алабин. – Здесь ведь не сказано – «убит». Здесь сказано – «пропал без вести». Это ошибка! Объявится.

Он обнял Аню, погладил ее по голове, поцеловал ее в плечо.

– Ладно вам, – сказал Бычков. – Ну, я пошел.

– Выпьешь? – сказал Алабин, шагнув к буфету и раскрыв дверцу.

– Ты ж сам сказал, что он живой…

И вправду, глупое предложение. Нелепое. Не в лад. Как у Симонова было: «Жди и за помин души выпить не спеши», что-то в этом роде.

– Да нет, ты что, при чем тут… Просто…

«Что “просто”? – осек сам себя Алабин. – Со свиданьицем? Друзья давно не виделись? Как глупо. Не за здоровье же Васи?» Но все-таки достал графин и рюмки.

– Просто так. Просто выпьем.

– Нельзя, – сказал Бычков. – Я не емши. А завтра смена. – И ушел.

Хлопнула входная дверь. Аня заплакала еще громче.

– Здесь не сказало «убит»! – повторил Алабин. – Здесь сказано «пропал без вести». То есть они просто не знают, где он! Потеряли! Понимаешь? Там же сейчас на фронте такая сумятица. Отошли, отступили, подошли с новыми силами, отвоевали, снова отошли, ты же радио слушаешь! Ты понимаешь? Нет, скажи, ты понимаешь? Не смей нашего Васю хоронить раньше времени! – Он говорил очень бодро, так бодро, оптимистично и уверенно, что Аня только посмотрела на него и вышла из комнаты.

15.

Алабин посмотрел на часы. Без пяти одиннадцать ночи.

Разделся; Ани не было слышно. Где она? На кухне, в спальне или в Васиной комнате?

Он прошел в мастерскую. Спать не хотелось. Читать тоже. Работать? Темно. Набросок сделать? Присел к столу, стал чертить на бумаге, ни о чем не думая. Так, вслед за карандашом. Женщина, мужчина, еще один мужчина. Молоденький мальчик и два старика. Женщина. Город. Мостовая, сад. Тротуар. Старик и мальчик. Еще один старик. Не старик, а так – сутулый мужик. Женщина смотрит в сторону. Даже не помнил, сколько времени прошло.