Читать книгу "Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев - Корнелиус Райан"

Он обрадовался, увидев своего юного друга, тринадцатилетнюю Додо Маркардт, терпеливо поджидающую на углу во Фриденау. Она часто проезжала с ним пару кварталов и неизменно поднимала его настроение. Додо села рядом с его собачкой Полди и принялась весело болтать, но сегодня Рихарду трудно было сосредоточиться.

На стенах полуразрушенных зданий появились написанные краской призывы, и он без энтузиазма разглядывал их: «Берлин останется немецким», «Победа или рабство», «Вена снова будет немецкой» и «Кто верит в Гитлера, верит в победу». Погановска остановился там, где всегда оставлял Додо, и снял девочку с тележки. Она улыбнулась: «До завтра, господин молочник». — «До завтра, Додо». Рихард Погановска снова взобрался в тележку, тоскливо размышляя, сколько еще «завтра» у них осталось.

Пастор Артур Лекшейдт, проводивший панихиду на кладбище около разрушенной церкви, не думал, что можно страдать сильнее, чем сейчас. Казалось, прошла вечность с тех пор, как была разрушена его прекрасная Меланхтонская церковь. За прошедшие несколько недель столько людей было убито во время авианалетов, что служка, ведущий церковные книги, больше не регистрировал смерти. Лекшейдт стоял на краю братской могилы, в которую положили тела сорока жертв ночного налета. На заупокойной службе присутствовало лишь несколько человек. Когда пастор закончил, большинство удалились, осталась только одна девушка. Она сказала пастору, что среди погибших ее брат, и испуганно добавила: «Он был членом СС, он не был прихожанином этой церкви… Вы помолитесь за него?» Лекшейдт кивнул. Он не соглашался с нацистами и эсэсовцами, но, как сказал он девушке, «нельзя отказать умершему человеку в слове Божьем». Склонив голову, он произнес: «Господи, не прячь свое лицо от меня… мои дни прошли, как тень… моя жизнь ничто перед Тобой… мое время в Твоих руках…» На ближайшей стене кто-то ночью нацарапал слова: «Германия победит».

Мать-настоятельница Кунегундес с нетерпением ждала, чтобы все это наконец закончилось. Далемский дом — монастырь и роддом, — управляемый миссией сестер Пресвятого Сердца, в своем религиозном затворничестве представлял собой островок в Вильмерсдорфе, однако маленькая, кругленькая, энергичная мать-настоятельница имела внешние источники информации. Далемский пресс-клуб на вилле министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа прямо напротив монастыря закрылся лишь накануне ночью. От друзей-журналистов, которые пришли попрощаться, мать-настоятельница узнала, что конец близок и что битва за город разразится через несколько дней.

Решительная мать-настоятельница надеялась, что битва будет недолгой. Всего несколько дней назад сбитый самолет союзников упал в ее сад, пробив крышу монастыря. Опасность подобралась слишком близко. Давно пора закончиться этой глупой и ужасной войне. А пока матери-настоятельнице надо было заботиться о двухстах душах: 107 новорожденных (из которых 91 был незаконнорожденным), 32 матерях и 60 монахинях и послушницах).

Хотя у сестер было вполне достаточно работы, мать-настоятельница поручила им еще больше. С помощью сторожа несколько монахинь рисовали белой краской огромные круги с яркими красными крестами на стенах здания и на новой крыше из толя, перекрывавшей весь второй этаж (третий этаж исчез вместе со старой крышей).

Реалистичная мать-настоятельница поручила санитаркам переоборудовать столовую и комнаты отдыха в пункты первой медицинской помощи. Столовая медсестер, ставшая часовней, день и ночь освещалась свечами; подвал теперь был разделен на детские комнаты и крохотные кельи. Мать-настоятельница даже приказала заложить кирпичом и зацементировать здесь все окна и еще завалить их снаружи мешками с песком. Как обычно, она была ко всему готова. Только к одному она просто не знала, как подготовиться: она всецело разделяла тревогу их духовника и наставника, отца Бернарда Хаппиха: женщины могут быть изнасилованы оккупационными войсками. Отец Хаппих собирался поговорить об этом с сестрами 23 апреля. Сейчас, в свете сведений, полученных от друзей-журналистов, мать-настоятельница Кунегундес надеялась, что он успеет это сделать. Ей казалось, что русские могут войти в город в любой момент.

В ожидании новостей берлинцы маскировали свою тревогу черным юмором. В городе появилось новое приветствие. Совершенно незнакомые люди пожимали друг другу руки и подбадривали: «Bleib übrig» — «Желаю выжить». Многие берлинцы пародировали радиообращение Геббельса десятидневной давности. Настоятельно убеждая, что судьба Германии внезапно переменится, он произнес: «Фюрер знает точный час перемены. Судьба послала нам этого человека, чтобы мы в это время величайшего внешнего и внутреннего стресса стали свидетелями чуда». Теперь эти слова повторялись повсюду, обычно с насмешливой имитацией гипнотизирующего стиля министра пропаганды. В обиход вошла еще одна поговорка. «Нам вовсе не о чем беспокоиться, — торжественно уверяли люди друг друга. — Gröfaz спасет нас».

Gröfaz — давнее прозвище, которым берлинцы наградили Гитлера; аббревиатура от «Grösster feldherr aller Zeiten» — величайший генерал всех времен.

Даже под угрозой обстрела русской артиллерией подавляющее большинство берлинских промышленных концернов продолжало производить продукцию. Снаряды и патроны отправлялись на фронт прямо с заводов в Шпандау. Электрооборудование производилось на заводе Сименса в Сименсштадте; огромное количество шарикоподшипников и металлорежущих станков выпускали заводы в Мариенфельде, Вейсензе и Эркнере; орудийные стволы и лафеты создавались на заводе «Рейнметалл-Борзиг» в Тегеле; танки, грузовики и самоходные орудия с грохотом скатывались с конвейеров Алкетта в Рулебене; а танки, отремонтированные на заводе Круппа и Друкенмюллера в Темпельхофе, рабочие отправляли прямо в войска. Время поджимало настолько, что руководство даже предлагало иностранным рабочим — по желанию — переправлять танки на фронт. Французский рабочий Жак Делоне отказался наотрез. «Ты поступил очень мудро, — сказал ему водитель танка, вернувшийся на завод во второй половине дня. — Знаешь, куда мы пригнали те танки? Прямо на передовую».

Продолжали функционировать не только заводы, но и предприятия сферы обслуживания, и коммунальные предприятия. На главной метеостанции в Потсдаме метеорологи выполняли рутинные наблюдения: в полдень температура была 65 градусов по Фаренгейту, а к полуночи, как и ожидалось, упала до 40 градусов. Небо было чистым, лишь с редкими облаками, дул слабый юго-западный ветер, который к вечеру сменится на юго-восточный. Перемену погоды предсказывали на семнадцатое — низкая облачность, вероятны грозы.

Отчасти потому, что погода стояла прекрасная, улицы были полны народа. Домохозяйки не знали, что принесет будущее, и закупали все, что могли найти.

Каждая лавка могла похвастаться собственной длинной очередью. В Кепенике Роберт и Ханна Шульце три часа простояли за хлебом. Кто знает, когда доведется в следующий раз купить хлеб? Как тысячи берлинцев, чета Шульце пыталась найти способ позабыть о тревогах. В этот день, бросив вызов капризному общественному транспорту, они шесть раз пересаживались с автобусов на трамваи, чтобы добраться в Шарлоттенбург — в кинотеатр. Это было их третье за неделю подобное приключение.

В разных районах они смотрели фильм «Человек, похожий на Максимилиана»; «Ангел с лирой» и «Большой номер». «Большой номер» был фильмом о цирке, и Роберту он понравился больше всех остальных на этой неделе.