Читать книгу "Портрет Алтовити - Ирина Муравьева"

– Вы только не делайте из меня идиота. Лучше уж тогда сразу убить…

МакКэрот замотал головой.

– Я еще зайду к тебе сегодня…

После его ухода Майкл лег на кровать и крепко зажмурился, пытаясь заснуть. Сна не было. Наоборот, ему вдруг стало страшно, и он почувствовал, что весь покрывается холодным липким потом. Стало казаться, что – еще немного – и дверь откроется, войдет кто-то, нет, много людей сразу, – почему-то он увидел их в коричневых халатах с капюшонами – с опущенными лицами, не разговаривая, не глядя друг на друга, не глядя на него, словно они и впрямь мертвые, словно они не люди, а просто движущиеся тела людей, – они поднимут его с постели, свяжут, поволокут куда-то, дотрагиваясь до его лица и кожи головы холодными цепкими пальцами, желая нащупать что-то там, под его волосами…

От ужаса он боялся шевельнуться, боялся открыть глаза, чтобы убедиться в том, что это правда, что это уже случилось, и только шарил руками, ища одеяло, чтобы натянуть его на себя…

…Может быть, он так до конца и не заснул, но капюшоны и пальцы исчезли, и со всех сторон его вдруг начало омывать ярко-желтым, теплым светом, как будто он лежал на морских волнах и они ласкали его, окатывали с головой, убаюкивали. Он чувствовал, что свет этот – то совсем теплый, почти горячий, то чуть более прохладный – обращен именно к нему, и, более того, от него самого и зависит яркость и близость этого света. Майкл произносил какие-то слова – он не помнил, какие именно, – и желтый сияющий свет то приближался, то слегка удалялся, словно эти слова имели над ним магическую власть, и он им подчинялся. Игра со светом – отдаление и приближение его, это тепло, то почти обжигающее, то ровное и спокойное, – доставляли Майклу никогда не испытанное прежде блаженство, и он сам слышал, как смеется от радости. При этом он думал, что не спит, что стоит ему сделать над собой маленькое усилие – и он встанет, куда-то пойдет, кому-то позвонит…

Неожиданно он крикнул «Николь!», позвав ее, как он часто звал ее теперь во сне, и желтый свет стал сразу ярким, переливающимся, горячим, он потек на него, как прорвавшая плотину река, вся состоящая из огненно-золотистых волокон, его высоко подняло на упругой волне и начало мягко и сильно раскачивать из стороны в сторону.

– Николь, Николь! – догадавшись, начал повторять он, и света становилось все больше и больше.

Потом он почувствовал, как кто-то натягивает на него – сначала показалось: одеяло, – но это было не одеяло, а то же самое теплое золотое сияние, – Майкла накрывали им, словно пологом, подтыкая со всех сторон, как это делала Айрис, когда он был маленьким и она укладывала его на ночь.

Все же он захотел убедиться в том, что не спит, и открыл глаза.

Он лежал в палате, на своей постели, одетым, окно было чуть-чуть приоткрыто, и с улицы тянуло легким зимним холодом.

– А, вот оно, – сказал он себе так, как будто все, что он и без того знал, сейчас подтвердилось.

И опять провалился в сон.

И опять этот желтый свет подхватил его.

* * *

– Я все-таки не понимаю, – Айрис сидела в кабинете у МакКэрота, сцепив на коленях пальцы обеих рук. – Вы говорите: электрошок? А потом?

– Потом перерыв на четыре месяца, и потом – опять. И так – несколько раз.

– И что? Вы его вылечите?

– Я часто думаю, – пробормотал МакКэрот, – вот мы говорим: душевная болезнь. Какая же может быть болезнь у души? Если мы – физиологи, материалисты и понимаем религию скорее как общую этическую систему, не более, то для нас понятия души не должно существовать. С другой стороны, – он поморгал темно-карими глазками, – сказать, что душа больна – это все равно что сказать, что в душе поселился дьявол. Не так ли? Потому что – если мы не только физиологи и замираем, так сказать, перед тайной Божественного Провидения, – то мы должны согласиться с тем, что душа принадлежит Богу и возвращается к Нему после смерти, вы согласны?

Айрис кивнула.

– Какая же может быть в таком случае болезнь у души? – повторил МакКэрот. – Откуда же в душе, принадлежащей Богу, появится дьявол?

Он замолчал, пожевал губами.

– Ну так объясните мне: что? – прошептала Айрис.

– А то, что мне все чаще и чаще приходит в голову: а уж не ерундой ли я занимаюсь?

– Но ведь вы помогаете? – спросила она.

– Мы помогаем, – согласился МакКэрот, – ну, еще бы! Но мы, понимаете, помогаем вслепую. Мы помогаем таблетками, потому что нам примерно известно, что от этого химического соединения больной успокаивается, а от этого он возбуждается, а это вот соединение приводит его в состояние полного равнодушия или полного бешенства. Мы манипулируем «химическим» человеком, и ему – этому «химическому» человеку – мы действительно научились помогать. Но ведь мы ничего не знаем. Мы и понятия не имеем, что было с этой душой раньше, как она попала сюда, то есть не к нам, в клинику, а сюда, – МакКэрот беспомощно развел руками, – что с ней будет потом… Откуда взялись эти ее страхи… Или тоска. Или восторг.

– Майкл рассказывал вам о родителях моего мужа?

МакКэрот покачал головой:

– Миссис Груберт, я знаю только то, что на Майкла очень сильное впечатление произвели похороны его деда. Вы присутствовали там?

Айрис вся вспыхнула.

– Он говорил об этом?

– Он пытался, – мягко сказал МакКэрот. – Он сказал, что в семье родителей вашего мужа, как и в вашей семье, не соблюдалось никаких религиозных праздников и всегда обходился молчанием вопрос веры. Так ли это?

Айрис кивнула.

– Да, когда я попала к ним в дом – а у меня у самой мать – венгерка, отец – поляк, и я росла как примерная католичка, – но когда я попала к ним, мне это даже удивительно было, что моя свекровь, у которой такие глубокие еврейские корни и родители… вы об этом знаете?

– Что – родители? – вскинулся МакКэрот.

– Вы не знали? Родители моей покойной свекрови погибли в Освенциме, она сама была в Париже – поехала туда учиться – и спаслась. А муж ее будущий, отец Саймона, попал в Америку…

Айрис прикусила губу и замолчала.

– Это семейная тайна. Я, наверное, не должна об этом говорить. Хотя сейчас-то уж что? Никого в живых нет… Мне почему-то кажется, что все это имеет непосредственное отношение к Майклу… К природе его заболевания…

– Я вас прошу: не делайте ничего, что потом будет мучить вас, – осторожно сказал МакКэрот, – но, если вы чувствуете, что вам будет легче, поделившись со мной, то не волнуйтесь – любая ваша тайна умрет прямо здесь и за двери моего кабинета никогда не выйдет.

– Ах, Господи! Да разве я вам не доверяю? Короче, дед Майкла служил в гитлеровской армии и потом перебрался в Америку по документам убитого еврея, приплыл в Нью-Йорк на пароходе с беженцами. Груберт – это фамилия того еврея, чьими документами он воспользовался.