Читать книгу "Козьма Прутков - Алексей Смирнов"

Простуда

«Я встал однажды рано утром…»

«Сестру задев случайно шпорой…»

Некоторые материалы для биографии К. П. Пруткова

Выдержки из моего дневника в деревне

Многие из перечисленных произведений полностью или частично цитированы в нашем жизнеописании; поэтому теперь вы знаете, кого именно благодарить за доставленное удовольствие.

Из тридцати восьми индивидуальных сочинений 50 процентов приходится на долю Владимира Жемчужникова, 21 процент — Алексея Жемчужникова, 16 — принадлежат Алексею Толстому и 13 — Александру Жемчужникову. Так что количественно половина Козьмы Пруткова — это Владимир Жемчужников. Самый плодовитый из опекунов оказался и главным организатором прутковских публикаций, от журнальных подборок до Полного собрания сочинений.

Как мы уже могли убедиться, работали опекуны то индивидуально, то парами, а то и втроем. Но, так или иначе, Козьма объединил собой всю четверку и успел «попозировать» пятому брату, художнику Льву. Со временем домашняя забава вылилась в нечто, представлявшее всеобщий интерес. А еще позже стало очевидным, что государственный и частный быт вымы-шлейного чиновника и поэта отражает нечто очень важное в русской жизни и в русском характере вообще, какую-то их существенную константу, не зависящую от течения времени. Об этом в 1939 году в Белграде размышлял автор сонета «Прутков» Игорь Северянин:

Как плесень на поверхности прудков, Возник — он мог возникнуть лишь в России — Триликий[433] бард, в своей нелепой силе Не знающий соперников. Прутков. Быть может, порождение глотков Струй виноградных, — предков не спросили, — Гимнастика ль умов, но — кто спесивей Витиеватого из простаков?

Он, не родясь, и умереть не может, Бессмертное небытие тревожит: Что, если он стране необходим? Что, если в нежити его живучей Она, как в зеркале, находит случай Узреть себя со всем житьем своим?..[434]

* * *

Исходя из значимости Козьмы Пруткова как корифея литературной пародии, учитывая его беспорочную службу и заслуги перед отечеством на посту директора Пробирной Палатки, а также принимая во внимание самое заинтересованное отношение жизнеописуемого к своей посмертной славе, предлагаю найти в Санкт-Петербурге какое-нибудь подходящее местечко в районе Казанской улицы и в скромном скверике воздвигнуть если не памятник, то хотя бы подобающий бюст нашего гения. На цилиндрическом монолите с лапидарной надписью «Козьме Пруткову» вполне уместно будет выглядеть массивная голова мыслителя с лирическим бантом вкруг шеи и закинутой за плечо альмавивой.

Во исполнение предсказания, прозвучавшего в стихотворении «Мой сон», памятникообразный бюст следует окружить скульптурной группой: ликующий Феб, надевающий на власы певца лавровый венец; Зевс, гладящий упомянутые власы «всесильной рукой»; хоровод толпящихся у подножия нимф, а позади — забор из семнадцати колонн («И в честь мне воздвигли семнадцать колонн…»). Естественно, на колоннах смогут расписаться многочисленные поклонники поэта, а цветы к пьедесталу возложить старые консерваторы и молодые юнкера, философы и чиновники; моряки Кронштадта; монархисты и чистые лирики, архитекторы и доблестные студиозусы; благонамеренные политики; испанцы и древние греческие старухи, простые пастухи и красивые чужестранки, помещики и садовники; распорядительные попадьи…

В присутствии Козьмы все они благоволят друг другу.

В присутствии Козьмы даже канцелярская печать и лира испытывают взаимную симпатию.

К открытию памятника чья-то заботливая рука возьмет на себя труд посыпать пшеном темя изваяния, дабы феодосийские белые горлицы, нарочно выписанные из Крыма в канун торжества, гортанно ворковали над новопоставленным.

К открытию памятника со всех концов Петербурга съедутся чиновные тузы, Москва пришлет директора Счетной палаты, и в назначенный час общество с благоговением станет ожидать приезда мэра и митрополита.

Новые барыньки притащат за собой своих капризных, упирающихся мосек и будут шикать и совестить их, если тем вздумается с негодованием облаять постамент. А в синем — по случаю праздника — небе Санкт-Петербурга повиснут управляемые парашюты с развернутым транспарантом: «Покорность охлаждает гнев и дает размер взаимным чувствам».

Комментарии

Муравьиные яйца более породившей их твари; так и слава даровитого человека далеко продолжительней собственной его жизни.

В одном из значений слова оказия — редкий, из ряда вон выходящий случай. Так определяет ее Толковый словарь[435]. Случай Козьмы Пруткова вполне удовлетворяет этому значению.

Козьма Петрович — воплощенный алогизм: поэт-директор, поэт-сановник, что звучит так же парадоксально, как «министерский водевиль» или «присутственная лирика». И тем не менее впервые в русской литературе нашелся певец, обративший свое вдохновение не только на традиционные предметы лирического волнения, но и на место канцелярской печати (М. П.), на чистый, в сущности, лист бумаги, не занятый никаким текстом, а лишь указующий, куда именно следует приложить оную печать.

Люблю тебя, печати место, Когда без сургуча, без теста, А так, как будто угольком, «М. П.» очерчено кружком! Я не могу, живя на свете, Забыть покоя и мыслете, И часто я, глядя с тоской. Твержу: «мыслете и покой!»

Степенность, солидность, глубокомыслие, солидарность со всякой руководительной идеей, неторопливость… Взор, рассеянно блуждающий по поверхностям и рельефам, ибо он обращен в себя… Самоуглубленность и беспримерное самоуважение, переходящее в заносчивость и самохвальство… Вот Козьма Петрович Прутков: директор Санкт-Петербургской Пробирной Палатки, гениальный (по собственному ощущению) поэт и мыслитель.

Изо дня в день, из года в год в течение сорока лет в обмен на ассигнации бюджетного финансирования отдавал он все силы исполнению служебных обязанностей и лишь раз в году — по одиннадцатым апреля — позволял себе расслабляться и устраивать маленькие литературные досуги. Впрочем, за 61 или 63 (источники расходятся) года жизни их накопилось на целое Собрание сочинений (в одном томе). Если учесть, однако, что ниву сочинительства Козьма Петрович затеял возделывать не с младенчества, но уже будучи зрелым мужем, то получается, что сочинял он всего-навсего недели две, и за сей пустячный, скажем прямо, срок изумил читающую публику обилием сотворенного. В его анналах 262 афоризма, 49 стихотворений, 12 басен (не считая юношеской «Священник и гумиластик»), четыре эпиграммы, ряд драматических шедевров, один проект… Простой арифметический подсчет показывает, что за каждое 11 апреля им создавалось примерно по 24 творения, что значительно превосходит плодотворность А. С. Пушкина в пору Болдинской осени. Что говорить? «Петербургские вёсны» Козьмы Пруткова, отжатые до одного-единственного апрельского дня, — это, господа, действительно оказия, да еще какая!