Читать книгу "Душа человека. Революция надежды - Эрих Фромм"

К этому он добавляет наблюдение, особенно уместное сегодня, когда ходят разговоры о революции путем саботажа и партизанской войны. «Везде, где машинная индустрия оказала решающее воздействие на общество, как в Америке или в двух-трех промышленно развитых регионах Европы, общество изо дня в день живет таким образом, что его жизнеспособность зависит от действенной работы его промышленной системы тоже изо дня в день. В таком случае всегда легко вызвать серьезное нарушение и расстройство сбалансированного процесса производства, а это всегда влечет за собой немедленные лишения для больших общественных слоев. В самом деле, именно та легкость, с которой можно привести в расстройство промышленность и подвергнуть лишениям большинство людей, – и составляет главный козырь организаций фанатиков типа Американской федерации труда. Такое положение вещей делает саботаж легким и действенные и придает ему широту и размах. Но саботаж – не революция. Если бы дело было так, тогда Американская федерация труда, Объединение индустриальных рабочих мира, профсоюз чикагских упаковщиков и сенат США значились бы в числе революционеров»[120].

И дальше: «Чтобы войти в силу и хоть недолго продержаться, любое движение, стремящееся к перевороту, должно заблаговременно предусмотреть, достаточно ли продуктивно будет работать индустриальная система, от которой зависит материальное благосостояние общества, обоснованное распределение товаров и услуг в обществе. В противном случае при существующих в промышленности условиях единственное, чего можно добиться, – это недолговременное нарушение системы и быстропроходящий период особенно сильных лишений. Даже мимолетная неудача в управлении индустриальной системой должна незамедлительно привести к поражению любого движения, стремящегося к перевороту в индустриально развитой стране. В этом вопросе уроки истории бессильны, потому что нынешняя индустриальная система и навязанный ею способ сплочения общественной жизни не имеют аналога в истории»[121].

Важно учесть разницу между технической стороной индустриального общества в 1968 году и российского общества в 1917 году или даже германского общества в 1918 году. Это были сравнительно менее сложные общества, где действительно правительственный аппарат и руководство промышленностью можно было заменить умными и способными людьми со стороны. Но 1968 год в Соединенных Штатах полностью отличен от 1917 года в России.

Вновь мы касаемся здесь проблемы насилия. Самый поразительный, сбивающий с толку парадокс заключается в том, что в тех обстоятельствах, когда насилие утрачивает разумное основание – в международных отношениях из-за существования термоядерного оружия, а внутри государства из-за сложности его структуры, – на него смотрят (пусть и незначительное меньшинство) как на метод разрешения проблемы. Популярность насилия – следствие психического и духовного отчаяния и пустоты, а в результате – ненависть к жизни. Значительно способствует этому литература, показывающая, что человека побуждает к насилию внутренний, почти не поддающийся контролю разрушительный инстинкт.

С другой стороны, изменения в обществе нельзя произвести с помощью одной лишь публикации книг в их поддержку или с помощью идей, распространяемых одаренными ораторами. Пока нет возможности перевести эти идеи в специальные планы и действия, они способны завоевывать симпатии некоторых людей, которые, однако, будут тем более разочарованы, когда увидят, что эти идеи сами по себе не оказывают воздействия на реальность.

Какова же в таком случае основа для «реальной возможности»? Вообще говоря, сформулировать реальную возможность довольно просто: можно «сдвинуть» общественное мнение до такой степени, что оно начинает участвовать в принятии решений исполнительной и законодательной властей; под его влиянием сдерживается дальнейшее распространение политики, которой мы сейчас подвергаемся; в конце концов завоевывается большинство голосов; таким образом те, кто представляет идеи нового движения, становятся политическими лидерами страны.

Каковы условия, определяющие реальную возможность достижения этой цели? Прежде всего это некоторые психологические условия, нараставшие в течение определенного времени и ставшие особенно заметными в период кампании Маккарти. Я имею в виду широко распространенную неудовлетворенность людей всех социальных групп и возрастов своим образом жизни – ее скукой и отсутствием радости. Однако это негативное психологическое условие действовало бы гораздо менее эффективно, если бы ему не сопутствовали определенные позитивные условия, а именно: стремление к поискам новых путей, к обновлению ценностей, к устранению дегуманизированной бюрократической системы, к новой духовно-психической ориентации, то есть устремления, подробно описанные в предыдущих главах.

Второе условие заключается в том, что наша демократическая система продолжает функционировать. Хотя она и не выполняет своих обещаний, она все же не лишена восприимчивости к сильным колебаниям общественного мнения. Даже наша профессиональная политическая бюрократия – при всем возможном своекорыстии многих из ее членов – хочет, чтобы ее переизбрали на новый срок, и поэтому вынуждена ориентироваться на то, что люди думают и чего хотят. Стало быть, первое конкретное условие достижения нашей цели – сохранить тот минимум демократии, которым мы располагаем, и отстаивать ее в каждом угрожающем ей случае.

Новый состав сил, желающих направить жизнь в Америке по новому пути, уже сложился. Потенциально это огромная сила как раз потому, что она не ограничивается одной политической партией, классом или возрастной группой, а включает в себя широкий спектр американского населения от консерваторов до радикалов.

Но хотя эта часть населения включает в себя сейчас процентов 25 американцев (по прикидкам консерваторов, сделанным с учетом эффекта кампании Маккарти и до известной степени кампании в поддержку Кеннеди)[122], ее влияния не хватило бы для кардинальных изменений в нашей политике. Значит, вопрос в том, каковы шансы на завоевание необходимых еще 25 % голосов. Возражение кажется очевидным: принимая во внимание мощь прессы, системы коммуникаций, системы образования, значительную степень «промывки мозгов», было бы донкихотством ожидать, что существующее меньшинство увеличится до той точки, в которой оно превратится в большинство. Пожалуй, такое возражение покажется несколько менее очевидным, если подумать, что десять лет назад даже 25 % показались бы фантастикой. В то время посчитали бы совершенным донкихотством, чтобы сенатор без разрекламированного на всю страну имени, без денег, без всяких ухищрений, которые специалисты по рекламе считают абсолютно необходимыми, мог победить или оказаться близким к победе на первичных выборах у демократов в столь различных штатах, как Калифорния, Нью-Йорк, Нью-Гемпшир и Орегон. Но хотя этот довод и производит впечатление, его, конечно же, недостаточно, чтобы установить реальную возможность для завоевания большинства в Соединенных Штатах.