Читать книгу "Первая императрица России - Михаил Кожемякин"

Пресытившись неимоверным количеством блюд из мяса и дичи, гости могли потешить вкус золотистыми пончиками, начиненными повидлом из лепестков дикой розы, таявшим во рту печеньем в сахарном сиропе, вымоченными в смеси из меда и виноградного уксуса с корицей яблоками и грушами, винными ягодами черешни, взбитыми наподобие горных вершин густыми сливками…

Хмельные меды из замковых погребов – ставленые и вареные, смородиновые и вишневые, – золотые и черные вина – мозельские, рейнские, токайские и даже привезенные из далекой нежной Франции – лились рекой, наполняя мирно соседствовавшие на столе церемониальные кубки из благородных металлов, бокалы из тонкого венецианского стекла и обливные глиняные кружки.

Кавалеры и дамы польского двора, любезные, веселые, с равным изяществом носившие и европейское, и польское платье, с бряцающими шпорами на каблуках сапог и искрящимися самоцветами на атласных дамских туфельках, оживили мрачноватые залы Яворовского замка, разбудили его полусонное молчание веселым топотом мазурки и краковяка, радостными голосами и частым звоном бокалов. Пока польские шляхтичи и шляхтянки учили Екатерину танцевать мазурку, Петр и Август предавались мужским забавам: много и беспрерывно пили, гнули по очереди серебряные тарелки и кубки, хвастаясь один перед другим своей силой, а потом не совсем трезвыми голосами затеяли неизбежный разговор о политике.

Петр Алексеевич, перегнувшись над столом с простым солдатским кубком в руке, горячо и пылко говорил своему польскому визави:

– Оный же Карлушка шведский, при Полтаве пораженный от славного нашего оружия, ныне бежал к турецкому султану в молдавские земли, где и укрылся. Сидит ныне в местечке Бендеры, с ним же войска не более пяти сотен. Мы его оттуда, как лисицу из норы, вытащим! Однако же султан Ахмед ныне дерзостно отпирается выдворить ощипанного того героя Карлушку из владений Оттоманской Порты, договор с нами разорвал… Так заплачет он, сидючи в гареме, о землях своих! Большой южный поход я замыслил, силу собрал я невиданную, дабы гордыню османскую отныне и навеки смирить! Господари валашский и молдавский, Константин Брынковяну да Кантемир Димитрий, клянутся от турецкого подданства отойти и под руку мою передаться со всеми людишками своими, землями и крепостями. От сербов и от болгар посланные приходили, крест целовали как один встать против власти турецкой, едва зареют на Днестре да на Пруте российские знамена! Надобно и тебе, брат мой Август, со всей силой передаться под мою руку, ударить ныне совместно на нечестивых агарян![4] Всему миру ведомо, сколь отменна твоя польская конница. Великую надобность ныне в ней испытываю для похода своего! Не устоит оттоманский тигр против силы такой, паленой кошкой побежит из Европы в дедовину свою, Анатолию! Тогда и крымский хан нам покорится, и греки в подданство запросятся. Мы будем по всему Черноморью царить, новая Византийская империя встанет над миром из диких лесов и равнин наших!

Август Саксонский, казавшийся до тех пор изрядно пьяным, выслушал эту пылкую речь Петра с удивительно трезвым и осмысленным выражением глаз, и на его толстом лице на некоторое время отразилось глубокое раздумье. Затем лицо его комично дернулось и вновь вдруг приняло удалое выражение дурачащегося бражника. Он одним глотком опрокинул себе в глотку кружку с медом, раздавил ее в железных пальцах и предложил мутным, пьяным голосом:

– А хочешь, Петер, друг мой, брат мой, я пушечное ядро сплющу? На твоих глазах возьму и сплющу!

– Э, да ты, верно, и вправду от Ивашки Хмельницкого зело набрался! – раздосадованно махнул рукой Петр. – Ладно, завтра побеседуем. А за пушечным ядром хлопотно будет посылать… Вон, блюдо пустое согни, покажи свою мощь, коли ее только на всепьянейшие подвиги хватает! Не больно ты на марсовых полях ими блистал…

Август вновь на мгновение приподнял личину развеселого гуляки и глянул из-под нее гневно и злобно. Много и неудачно сражаясь со шведами в эту войну, он, несмотря на свое личное мужество и пылкую отвагу польских войск, не мог похвастаться особыми успехами и даже возвращением на престол Речи Посполитой был обязан российскому союзнику и его армии. Подчеркнуто пьяным движением король вдруг вытянул руку и цепко ухватился за эфес шпаги Петра:

– А хочешь, я сейчас шпагу твою, от коей при Полтаве Карл бежал, в три пальца переломлю? Как лучину переломлю! А тебе польской сабли так не сломать!!

Петр приподнялся и властно положил поверх руки Августа свою широкую длань.

– Шпагу не тронь! – в его голосе прозвучала негромкая, но внятная угроза. Август принял вызов. Несколько мгновений они молча боролись, налитыми кровью глазами глядя прямо в лицо друг другу. Ближайшие к ним придворные застыли в растерянности, чувствуя, что вот-вот случится непоправимое. Кое-кто из поляков, быстро трезвея, пододвигался поближе к своему королю, уже готовый, если потребуется, драться за него с «москалями». Екатерина вновь почувствовала неясный зов, исходивший то ли из ее души, то ли откуда-то извне… Она называла его зовом долга, хотя не совсем представляла себе его природу. Но он звучал всякий раз, когда во всем подлунном мире только она одна, несчастная мариенбургская пленница московского царя, могла предотвратить беду.

– Петер, мой государь, – спокойно и даже весело сказала Екатерина, подойдя к царю, – если вы с Его Величеством королем Августом и далее будете пробовать свою силу, словно античные герои, то у вас скоро не останется оружия, а у нас, простых смертных, не останется ни тарелок, ни вилок, ни кубков… Из чего же мы тогда будем есть? И пить?

Август, словно лев, тряхнул гривастой головой и отпустил петровскую шпагу.

– А она… права! – мастерски изобразив пьяную икоту, сказал он и украдкой метнул на Екатерину пытливый взгляд. – Простите, сударыня, язык плохо меня слушается сегодня…

– Зато, Ваше Величество, вас очень хорошо слушаются руки… – Екатерина произнесла эти слова очень серьезно и укоризненно. А затем, сама испугавшись своей откровенности, игриво указала королю на одну из свернутых в трубочку серебряных тарелок и добавила почти кокетливо: – Пожалейте посуду, Саксонский Геркулес!

– Что ее жалеть, Катя? – медленно отходя от бешенства, презрительно бросил Петр. – Все в этом замке принадлежит нашему другу Августу.

– И все – в распоряжении Вашего Величества и его прекрасной подруги! – галантно добавил Август. Он снова надел прежнюю маску и превратился в любезного хозяина.

– Прекрасной? Ишь ты, заметил! – сердито буркнул Петр. – Ты, саксонец, лучше своих паненок замечай – вон у тебя их сколько, на любой вкус! А я – государь скромный, со мной вон – одна Катя…

– Одна звезда способна затмить своим сиянием блеск сотни алмазов! – воскликнул Август с такой горячностью, словно Екатерина была его возлюбленной и ему предстояло зачем-то доказать ее совершенство всему миру. – У меня было десять… двадцать… Нет, тридцать возлюбленных! И красавица графиня Коссель, и прекрасная Аврора Кенигсмарк, и чаровница Марыся… И еще много достойных и обворожительных дам, имена которых пусть сохранит история, а не моя память…