Читать книгу "Блю из Уайт-сити - Тим Лотт"

Глядя на них, я пришел в гораздо более приятное расположение духа, чем то, в каком пребывал до сих пор. Раньше, задумываясь о стариках, я вспоминал своих родителей или же родителей Тони, Колина и Ноджа — все они относились друг к другу с полным безразличием, а то и с нескрываемым презрением. Тут мне вдруг пришло в голову: а что, если это и есть та самая «осенняя любовь», про которую пишут в «Женском журнале» — или как там называется излюбленное макулатурное издание моей матушки. Может, они только на прошлой неделе познакомились в клубе «Дарби и Джоан»[10], после чего занимались сексом впервые за последние тридцать лет?

Провожая старичков до их «морриса», я не смог удержаться. Крепко и уверенно — как учил меня дядя Билли — пожав руку Харри, я спросил у него:

— Надеюсь, вас не обидит мое любопытство. Я хотел бы спросить, вы уже давно вместе?

Харри улыбнулся:

— Нет, не очень.

Я кивнул, подумав: «Так и знал».

Мод ткнула Харри в плечо:

— Если тридцать пять лет не кажется вам слишком долгим сроком. Нам вот не кажется, правда, Харри?

— По мне, так очень даже кажется, — ответил он, но при этом рассмеялся.

И тут Харри снова меня удивил: он вдруг взял и обнял меня за плечи. Не с задушевностью пьяницы, а так, словно знал меня всю мою жизнь. Как ни странно, мне это было ничуть не противно, наоборот. Я почувствовал… почувствовал, что именно этого всегда ждал от своего отца. Ждал, чтобы он вот так обнял меня за плечи. Только отец никогда этого не делал.

Харри сказал шепотом, но очень отчетливо:

— Мужчине, сынок, главное остановиться на правильной женщине. Лучше этого в жизни ничего нет. Не будь как нынешние дурные онанисты, не теряй времени. — Он сжал мне плечо, хватка у него оказалась неожиданно сильной. — У тебя, сынок, есть такая женщина?

— Да, наверное. Я тут подумываю про одну.

— У вас все серьезно?

— Скорее всего. — Я сам поразился собственным словам.

— В таком случае не тяни резину. — И он сел в свой дурацкий, похожий на лягушку «моррис».

По какой-то неясной причине его слова застряли у меня в голове, я слышал их даже во сне. И все думал, что хорошо бы на пару с кем-нибудь лет через сто пятьдесят стать похожими на Харри и Мод.

Глава вторая

Друзья Фрэнки-Выдумщика

И снова очередной вечер вторника на Голдхок-роуд. Я уговариваю уже пятую бутылку «Старопрамена» с намерением как следует нагрузиться и наконец-то расслабиться, но голова у меня по-прежнему абсолютно ясна. Желание напиться сегодня вечером — не каприз. Мне это действительно необходимо. Потому что сегодня я должен сказать им, что ухожу от них, что все кончено, что ничего хорошего у нас с ними не вышло, что я подло их бросаю.

Тони-Бриллиантовый, Нодж и Колин тут же, со мной, в пабе «Буш-Рейнджерс», мы все смотрим по телевизору футбол. В тот же телевизор, задрав головы, пялятся еще человек сто, по преимуществу мужчины. Лица у них покрыты грубым загаром испанских пляжей, сальные волосы коротко стрижены, усы белые от пивной пены. Одеты они в нейлоновые куртки и вареные джинсы, в ушах — золотые серьги, на ногах — поддельная спортивная обувь от лучших производителей, купленная на ближайшем рынке. Тут встретишь и кроссовки для серфингистов, и специальные, с ненужными дизайнерскими наворотами, для занятия бегом; найковские «эрмакс» соседствуют с «DMX-2000» от «Рибок». В пабе пахнет пивом «Фостерс-айс» и одеколоном «Линкс» после бритья. Мне запах нравится. Он очень домашний.

Из нас четверых — как мне хочется думать — один Колин выглядит типичным болельщиком. И дело не столько в одежде — на нем широкие длинные шорты, форменная фуфайка работника стадиона «Рейнджерс-Уоспс» и украшенная пивными подтеками ветровка — сколько в выражении лица, еще сохранившего вокруг рта следы подростковых прыщиков. На его лице написаны восторг, изумление, молитвенная сосредоточенность. В свои тридцать он чересчур серьезно относится ко всякой ерунде.

Для Колина больше, чем для любого из нас, значат эти моменты в толпе, вперившейся в зеленый прямоугольник газона, на котором играет в свои игры фортуна. Его лицо так и светится напряжением. На какую-то секунду он становится похож на пятилетнего ребенка — это когда Кевин Галлен умудряется, пробив по пустым воротам, изящно послать мяч на пятнадцать футов левее штанги. Личико Колина искажают боль и досада, словно кто-то предал его, намеренно причинил ему зло.

У него до сих пор вся спальня от пола до потолка обклеена плакатами «Куинз Парк Рейнджерс»[11], как и пятнадцать лет назад, он старается не пропустить ни одного матча. В обычной жизни Колин спокоен и приветлив, но стоит ему завестись, и он уже не способен сдерживать эмоции. Иногда может и заорать, хотя вообще-то предпочитает не привлекать к себе внимания. Колину так и не удалось освоить позу индифферентности, которую мы, остальные трое, подаем на людях как подлинное отражение своей эмоциональной жизни.

Сейчас он покачивает головой в приступе разочарования. Иногда Колин кажется мне в каком-то смысле заторможенным — он до сих пор живет вместе с матерью, у него никогда не было девушки. Все его переживания обращены на мирок, рамки которого он по собственной воле ограничил фильмами ужасов, компьютером, друзьями и футболом. Я даже побаиваюсь, что он вот-вот заплачет, но, к моему облегчению, Колин отворачивается от экрана и принимается мрачно жевать чипсы — «Уокерс двойной хруст» с перцем чили.

Нет, сегодня не выйдет увлечься игрой. Мне на нее наплевать. Весь день я думаю о Веронике. Вернее, я думаю о себе самом и пытаюсь представить, какой эффект произведет на них то, о чем я собираюсь им сообщить. У меня возникает ощущение, будто я сижу внутри воздушного пузыря и оттуда наблюдаю за происходящим вокруг. На глаза мне попадается физиономия Тони, она преображается в профиль, задранный вверх к экрану.

Тони — Энтони Диамонте, он же Тони-Бриллиантовый, он же ТБ — хохочет во весь голос. Он и всегда-то смеется громче нас всех, а сейчас и вовсе твердо намерен перекрыть общий галдеж, и поэтому еще прибавляет громкости. Тони всегда стремится всех обыграть и оказаться первым, даже когда никто с ним не играет. Тони приподнялся на стуле и жестами объясняет Галлену, который, упав на колени, закрыл лицо руками, все, что он о нем думает. В свете прожекторов Галлен отбрасывает четыре тени. Смех Тони звучит злорадно, без намека на веселье.

В свете телевизионного экрана его бежевая водолазка от Джил Сандер кажется фисташковой. Тони в ней небось отчаянно жарко, но держится он великолепно — жара, по всей видимости, не причиняет ему ни малейших неудобств. Даже в прокуренном полумраке паба всем понятно, что денег у Тони куры не клюют. На могучие плечи наброшено роскошное темно-малиновое пальто, костюм сшит на заказ, туфли — от Патрика Кокса, часы — «Орис Биг-Краун Коммандер». И на лице у него тоже написано, что Тони богат, по виду типичный еврохлам[12]— оливковая кожа, черные волнистые волосы, безукоризненная улыбка обнажает сияющие белизной зубы. Его ни за что не примешь за парикмахера — то есть, простите, стилиста — из Шепердс-Буш; он больше похож на матадора или на эффектного статиста из итальянского арт-хаусного фильма.