Читать книгу "Любовные секреты Дон Жуана - Тим Лотт"

Попробуйте почувствовать, каково это – быть мной.

Представьте, что стоите с внутренней стороны высокой кирпичной стены, возведенной вдоль разбитой, заброшенной дороги. А теперь вообразите, что эта дорога – ваша жизнь. Идет дождь. Лестницы у вас нет. Уже темно.

Вот до чего все дошло. Кто меня до жизни такой довел? Они, конечно.

До такой жизни – переходя от аллюзий к реальности – это до комнатушки в Эктоне, на западе Лондона, где так мало места, что не оставишь на ночь мою шестилетнюю дочь. И нет денег на то, чтобы купить ей билет в кино. И вообще не хватает духу привести ее сюда, ведь ничего хорошего в том, чтобы видеть своего отца убогим и несчастным, нет. Я желаю ей добра. А не зла – такого, как я.

Они меня довели. Такое зло, как я. И что он за человек? Исстрадавшаяся, близорукая, вечно жалующаяся на судьбу тень. Так они думают. Так они говорят.

Их. Они. Меня. Я. Как-то неопределенно. Я всегда был прямолинеен. Так что позвольте мне быть откровенным. Довели меня до этого женщины, – Женщины с заглавной буквы «Ж».

Позвольте мне быть еще откровеннее. Они не сами меня до этого довели. Я им помог. Неверные решения, трусоватость, патологическая неспособность объективно смотреть на вещи, эгоизм, бесчувственность.

Зовите меня Спайком.[1]Так меня зовут с тринадцати лет, хотя, конечно, в те времена я не подозревал о фрейдистской подоплеке этого прозвища. Злюсь ли я? Уже нет. Раньше злился. О, как я злился! Даже купил себе старенький автомат «Узи», забрался на водокачку и начал палить оттуда. Вот тебе, дорогуша. Как тебе такие ласки, милая? Ба-бах. Но больше я не злюсь. Я стар, стар и уныл, и хочу, чтобы эта битва закончилась. Хочу, чтобы все мы были друзьями. Хочу, чтобы мы поняли друг друга.

Я стар, и уныл, и поразительно наивен.

Меня зовут Дэниел Спайк Сэвидж, и я мужчина.

(В этом месте крики, аплодисменты: «Так держать, Спайк, мы рады, что ты с нами».)

Возраст мой можно охарактеризовать как средний, хоть меня и коробит от такой формулировки. Иногда я чувствую себя гораздо старше. Я разошелся со своей женой Бет, больше года назад и теперь свободен – пока неофициально. У моей дочки Поппи кудрявые волосы, миндалевидные глаза, а на локте – родимое пятно в форме лягушки. Я люблю ее. Но слово «любовь» не вмещает всей полноты моего чувства.

Кажется, все на свете слова, даже вместе взятые, не смогут этого вместить.

С работой у меня не так плохо, правда, не сравнить с тем, что было раньше. Я занимаюсь рекламой. Превращаю обычные вещи в мечты. Увеличиваю истинные размеры вещей. Не сравнить с тем, что было раньше. Мягко говоря. Когда-то я работал на «BMW», «Gap», «Levi's». Сейчас основные мои заказчики – сети дешевых супермаркетов с рекламой вонючего корма для собак и жесткой туалетной бумаги, которая вряд ли кому-то нужна. Как думаете, какой слоган тут подошел бы?

Что случилось с моей карьерой? Я перестал в нее верить. Это как в браке. То, во что перестаешь верить, умирает.

У меня хорошая семья – мама Айрис и папа Дерек еще живы, хоть и в полупенсионном варианте, а мой старший брат Сэм (тоже разведенный) придерживается принципа «извини-у-меня-своих-проблем-хватает». Живем мы как многие другие семьи. Я, в общем, их люблю. Ну, во всяком случае, не ненавижу. По крайней мере, не всегда.

Здесь, на западной окраине Лондона, стеклопакеты унылых стандартных домов смотрят на более веселые районы Чизвик и Илинг. До этого я жил в Хаммерсмите, а еще раньше в Шепердс-Буш, так что складывается впечатление, что какая-то безликая историческая сила выдавливает меня из города, туда, к забытому всеми Питсхэнгеру, а может, еще дальше, за Уэст-Илинг, в Хэнуэлл – город, где я родился. Иногда я воображаю, как лет через двадцать, может, десять, сижу в каком-нибудь ярко освещенном кафе в супермаркете, он называется «Чашка кофе» или «Кофейник», поедаю запеченные бобы, вдыхаю запах супа из пакетика и настойчиво пытаюсь навязать бессмысленную беседу упирающимся незнакомцам.

Я по-прежнему сочиняю рекламу, но теперь уже для Интернета и местных индийских ресторанов.

Что еще? Ах да, я одинок, и иногда впадаю в отчаяние, и хочу умереть. Но это проходит.

Проходит все. Проходит даже вера в то, что все проходит.

А на следующей неделе у меня свидание: надеюсь, к этому времени моя рухнувшая вера в будущее возродится. Я понимаю, что человек накануне свидания должен быть доволен собой. Знаю, что найти кого-нибудь можно, только если не ищешь, если тебе все равно. Но это невозможно. Никому не все равно. И никто не доволен собой. Просто надо научиться притворяться. Научиться врать.

Свидание с женщиной. Женщина и я. После всего того, что было. После стольких растраченных секунд, минут, недель, месяцев и лет моей жизни; душевных сил, которые на это потребовались; боли и хаоса, которые это породило.

Я видел скульптуру: художник набил хламом сарайчик для садового инвентаря, подорвал его взрывчаткой, сфотографировал, а потом воссоздал как в стоп-кадре – кругом летающие обломки, но все замерло. Так же и я. На неподвижном краю никогда не кончающегося взрыва. И пытаюсь оглянуться на нестабильный центр. Как будто разглядываю движение, энтропию. Зачем? С какой целью? Я надеюсь, что в самом центре центра есть покой.

Скоро я разведусь, а на следующей неделе у меня свидание; и я уже не злой, а старый и унылый; и прежде всего я хочу, чтобы все получилось, потому что эта женщина мне нравится, по-настоящему нравится, пусть даже она всего лишь – после сделанного и сказанного – женщина. Но я не могу себе позволить опять все испортить.

Так что, прежде чем начать эти отношения, я собираюсь сделать то, что должен был сделать еще до всех моих прежних отношений. Я собираюсь сесть и подумать о чудесном изделии А: о женщинах. Я собираюсь сесть и подумать о чудесном изделии Б: о себе. Я собираюсь сесть и подумать о тех химических реакциях, которые происходят, когда эти изделия А и Б объединяются или сталкиваются: пылающие метеориты устремляются на обочину холодного черного пространства. Я намерен использовать весь ресурс моей памяти, всю имеющуюся предысторию, все мои способности, хотя они почти истощились.

Такое обдумывание может показаться очевидным, и кого-то удивит, что мне не пришло в голову сделать это раньше. Недавно я проходил курс психотерапии – не удивительно в моем возрасте, – и мне сказали, что я экстраверт. Это не значит, что я клоун, что люблю разыгрывать или горланить песни на вечеринках. Это лишь говорит о том (цитирую своего психотерапевта Теренса), что для построения значимых структур я использую конструкции внешнего, а не внутреннего мира.