Читать книгу "Тощие ножки и не только - Том Роббинс"

Подрабатывая по вечерам официанткой, Эллен Черри заработала на обучение в Корнишском колледже искусств, который через три года и окончила. Учеба в нем изменила ее судьбу только в одном отношении: теперь она имела полное право вступить в ряды Дочерей Дежурного Блюда, местной организации официанток с университетским дипломом. Выплачивая довольно крупные еженедельные взносы, собирая пожертвования, занимаясь мойкой автомашин в купальниках-бикини и продавая выпечку (главным образом похищенную в тех ресторанах, где они работали), Дочери создали некий фонд финансовой поддержки наиболее достойных своих представительниц, чтобы те могли на время отложить в сторону поднос и посвятить себя своему истинному призванию. Эллен Черри тоже удостоилась подобной чести и целых полгода без перерыва писала картины. Работа, которую она завершила, была вывешена в одном из местных ресторанов.

– Сама я сбежала, а мои картины остались, – объяснила она своим коллегам. Скорее всего это был самый счастливый период ее жизни.

Вот уже несколько лет в живописи Сиэтла, равно как и в живописи Нью-Йорка, преобладала школа Большой Уродливой Безмозглой Головы. Коллекционеры и дилеры от искусства, опасаясь вкладывать деньги в новые веяния, были вынуждены увешивать свои стены неуклюжими портретами агрессивных жертв урбанистических страхов: этих истеричных, замученных жизнью хлюпиков, которых, судя по всему, за углом поджидала плутониевая клизма. На заднем фоне неизменно красовались горящие здания, череп и кости или же бешеные собаки с эрегированными пенисами. Однако мир искусства все-таки хоть и медленно, но вращается вокруг своей скрипучей оси, и в один прекрасный день – бац! – знатоки вдруг начинают снова проявлять интерес к цельности, художественному видению и технике, в которой выполнено художественное произведение. Видимо, по причине ностальгии, порожденной неосознанной тягой к природе, не загрязненной отходами промышленного производства и не обезображенной промышленными же предприятиями, впервые после периода Великой Депрессии возродился интерес к пейзажной живописи. Так к дверям Эллен Черри Чарльз потихоньку начали протаптывать тропинку.

Нет, конечно, на ее полотнах камыши вырастали прямо из борта лодки. Ее деревья являли собой петли на фоне пространства. Ее горы были небесно-голубыми, а желтоватое небо цветом напоминало камни. Тем не менее ее пейзажи были узнаваемы, и они нашли своих почитателей. Нет, у нее пока не было ни модной галереи, ни богатых покупателей, но, как поговаривали, она уже была раскрученным художником, хотя и продолжала два раза в неделю подрабатывать официанткой в кафе.

В общем-то именно так она и жила в Сиэтле до тех пор, пока туда не прикатил на индейке Бумер Петуэй.

* * *

Незадолго до выхода на пенсию отец Бумера купил передвижной караван «Эйрстрим», собираясь провести последние золотые годы жизни, колеся по всем Соединенным Штатам.

– Мы прокатимся на этом драндулете от моря до моря, – заявил он супруге.

– И не пропустим ни одного нашего любимого телевизионного шоу, – добавила миссис Петуэй.

Увы, в самый разгар торжеств, посвященных проводам на пенсию, с мистером Петуэем случился удар, и он скончался. Его вдова продала дом и переехала к сестре, предварительно отписав «Эйрстрим» сыну.

«На кой хрен мне сдалось это серебристое яйцо весом в восемь тонн?» – задумался Бумер. Его метафора оказалась как нельзя к месту. Если не считать водительской кабины с рулем и приборной доской, «Эйрстрим» производит именно такое впечатление. Ни дать ни взять гигантское яйцо, отложенное некой металлической птицей-драконом – крутосваренное яичечко, которое статуя Свободы обычно собирается облупить себе на завтрак. Серебристый, как звездный свет, тупорылый, как мордашка морской свиньи, «Эйрстрим» представлял собой продолговатую горошину, боб, колбасную шкурку, надутую ртутью, малый дирижабль мягких форм, лимон (по форме, а не по своим качествам), футбольный мяч титанов.

Каждое утро, прежде чем отправиться на работу, Бумер обычно вставал, уперев руки в боки, перед этим чудом автомобильной промышленности и внимательно его разглядывал, покачивая головой. Время от времени, в тех случаях когда Бумер опаздывал на работу, терзался похмельем или когда имело место то и другое одновременно, он обходил серебристую колымагу вокруг, задевая изуродованной ногой ее запыленные выпуклости. Однажды утром ему в голову пришел один забавный образ. С тех пор всякий раз, когда его взгляду представал серебристый автомонстр, Бумер снова мысленно возвращался к этому образу.

Так продолжалось около года. Однажды в пятницу Бумер проснулся в настроении, которое, пожалуй, лучше всего назвать оперным. Возбужденный, мелодраматичный, готовый взорваться переполнявшей его энергией, ощущая, как голова его кружится от некоей помпезной, фаталистической увертюры, он вспугнул певичку-сопрано, с которой провел ночь, схватил упаковку с шестью банками пива и прикатил на «Эйрстриме» в сварочную мастерскую. Там, игнорируя прочие заказы, он под недовольное ворчание сварщиков целый месяц трудился над гигантскими металлическими «ножками» и парой похожих на обрубки металлических же крылышек, которые затем были приварены в соответствующих местах к корпусу яйцеобразного каравана.

– Вот, – сказал Бумер. – Разве не похоже на жареную индейку?

– Она просто прелесть! И как ты только до этого додумался? – отвечали ему в один голос подружки и нервно подхихикивали.

– Да ты, на хрен, загубил эту дорогущую штуковину, – осуждали его приятели. Про себя они решили, что у Бумера явно поехала крыша.

Обретя после содеянного душевное спокойствие, Бумер полностью, до последней нитки, собрал весь свой гардероб (шесть пар джинсов и пяток гавайских рубашек), сварщицкие инструменты и коллекцию шпионских романов и загрузил все это в передний грузовой отсек новоиспеченной индейки – туда же отправился и солидный запас банок с пивом «Пабст». После чего направил блестящую индюшачью грудку прямиком на северо-запад.

– Если эта штука не поможет мне завоевать сердце Эллен Черри, – сказал он, – то махну-ка я в Мексику и буду лакать текилу, пока не превращусь в живое ископаемое.

* * *

Секс интересует женщин больше, чем мужчин, в этом Эллен Черри была твердо убеждена. Конечно, никто не спорит, мужчины о сексе разговаривают чаще. Послушать их шуточки или заглянуть в журнал «Хастлер», то можно подумать, что секс – это самое серьезное и наиважнейшее дело в их жизни, однако, по ее мнению, все эти нахальные приставания и самое беспардонное бахвальство предназначались главным образом для других мужчин. Просто мужчины считали, что если они хотят казаться мужественными, то непременно должны быть этакими половыми гигантами, трахательными динамо-машинами. То есть к демонстрации сексуальной мощи они прибегали исключительно для того, чтобы поддержать в себе мужественность, в которой сами втайне отнюдь не были уверены. На самом же деле источником этой самой их неуверенности в себе является их относительно слабый интерес к настоящему физическому контакту с женщинами.

Почему это у меня плохо стоит? Почему это мой член не такой большой, как у других? Почему это я становлюсь совершенно никакой после одного оргазма, а у бабы их может быть один за другим целая дюжина, после чего она – ей хоть бы хны! – может трахаться и дальше, да еще с новым мужиком? А откуда мне знать, что ребенок действительно мой? У него же рыжие волосы! Все это вызывало у Эллен Черри смех.