Читать книгу "Грибной дождь для героя - Дарья Вильке"

В лицо дышало неведомым жаром — душнее и гуще, чем от раскаленного асфальта в полдень. Лицо окатывало плотной и обжигающей волной, и казалось, что ресницы сейчас расплавятся. На земле лежали обгорелые стулья, спинки дивана, страшно скомканные, черные одеяла, на которых еще угадывалась зеленая клеточка. Весь дом пожар вывернул наизнанку. Все, что было спрятано в комнатах и кухонных шкафах, валялось на бурой от пепла земле — беспомощное и покореженное.

Молодые мужики покрепче — отчего-то в одних только плавках — вбегали в дом. Минуту, а может быть, две — долгие, бесконечные прямо — толпа застыла, затаила дыхание. Кто-то прошептал сзади: «Если рванет — все». Это «все» было таким страшным, что ноги примерзали к земле — несмотря на жару, — и в голове крутилось, что надо бы, наверное, бежать прочь. Но не получалось. Я смотрела на Полинку, сестру-Асю, Пашку и Симку — они тоже стояли, будто замороженные.

Потом мужики выбежали из дома — пригибаясь, осторожно держа красный газовый баллон, бережно, как хрустальную вазу.

Подъехали, наконец, пожарные, принялись раскатывать большие серые шланги. Катили бобины из шлангов, похожих на спящих удавов, вниз по улице, к пруду — чтобы качать воду. Надевали черные перчатки с раструбами, шевелили негнущимися пальцами.

А все стояли как в театре, будто пожарище было большой сценой. Кто-то даже пробивался в первый ряд — чтобы получше все рассмотреть. Никто не помогал — все просто стояли и глазели.

Мне стало стыдно, что я тоже стою тут и смотрю — просто так.

«Уйду, — решила я. — А они все пусть остаются если им хочется, мне-то что».

Тут дядечка с кудрявыми седыми волосами, глядя куда-то вбок, спросил у женщины в широкополой цветастой панамке: «А мальчонку-то куда?» «Да соседи берут к себе, пока родители не приедут», — отозвалась та.

И стало вдруг видно ободранное, обгорелое кресло без ножек — оно просто стояло на земле, около канавы. На кресле — мальчик. С грязными, в копоти, ногами, какими-то совсем тоненькими и несчастными. От подколенной ямки к пятке тянулась длинная свежая ссадина с запекшейся черной кровью. Спиной ко всем, он сидел в одних только шортах — одиноко. Не смотрел ни на догорающий дом, ни на толпу дачников, ни на нерасторопных пожарных.

Его, Костяна, можно было узнать только по смоляным волосам да загорелым рукам, напряженным до судороги. Что-то непоправимое — не только для него, но и для всех нас — было в этом одиночестве. Как же так, думала я, как же так. Почему это оказался его дом? Почему ЕГО дом сгорел? Мы ведь даже и не знали, на какой улице он живет, вертелось у меня в голове, — словно это незнание могло отвести беду.

— Какой он… маленький, — пробормотала сестра-Ася, завороженно глядя на скорчившегося на обгорелом кресле Костяна. Подумала еще немного, повернулась и пошла прочь, все ускоряя и ускоряя шаг. А потом и вовсе побежала — быстро, словно бежала кросс на занятиях по физкультуре, — домой.

Потянулись прочь и люди — пожарные уже скатывали шланги, устало грузили их в машину — смотреть больше было нечего. Превратившиеся в головешки огромные бревна дымились, резко запахло мокрым пеплом, так, что перешибало дыхание.

— Ну, я тоже… пойду, — с вопросом в голосе сказал Симка. И они с Пашкой тоже исчезли.

Непонятно, что делать, когда у кого-то случается горе. В школе этому не учат. В книгах не пишут. Почему то чувствуешь себя виноватой оттого, что не знаешь что сказать. Взрослые говорят какие-то слова, совсем может быть, никому не нужные. Можно просто уйти, думала я, — как сестра-Ася. Он ведь не смотрит совсем в твою сторону, он вообще никуда не смотрит. Еще не поздно незаметно исчезнуть.

Улица уже опустела совсем — остался один Костян. Он так и будет тут сидеть, пока его не уведут, вдруг поняла я.

Его захотелось пожалеть — как мама жалела меня, когда я разбила коленку.

Никогда раньше я б не решилась.

Теперь было совсем другое. Я шагнула к нему и погладила по окаменевшему плечу.

Наверное, оттого, что почему-то знала — это все равно в последний раз

Казак

Война с деревенскими была странная и незаметная.

Драк с ними почти никто не видел. Просто на следующий день от одного к другому, как пожар по сухому бурелому, разлеталась новость. Снова — драка.

Кто-то их боялся до чертиков, а кто-то — наоборот, приятельствовал и бегал за ворота, в поля, жечь костры и запекать колхозную картошку.

Шептались, что когда в поселке только-только раздали участки и старшие ребята приехали помогать родителям — перекапывать землю и вытаскивать огромные пни, которые остались от вырубленного леса, — случилась первая драка. Стенка на стенку. Кто начал и как все было на самом деле — никто уже и не помнил. Знали только: кого-то увозили на скорой помощи в больницу, а из наших, поселковых, ребят один угодил в тюрьму.

Тюрьма — это очень далеко, страшно и таинственно, так, что мурашки по коже.

Оттуда не выйти никогда.

Казак был младшим братом «уголовника», как называли взрослые того, что сидел в тюрьме, — и грозой всего поселка. Непримиримым врагом деревенских. Стоило им заехать в поселок и случайно повстречать Казака или кого-нибудь из его дружков — и драки было не миновать.

Щупленький, стриженный коротко-коротко, с неподвижным лицом и оспинками на правой щеке и крутом лбу, он казался совсем нестрашным, когда шел по главной улице своей знаменитой походкой вразвалочку — как матросы. Если б не руки — словно высеченные из мрамора, как у скульптур в музее, с рельефными мышцами и угрожающе выпуклыми венами.

«Кулаки у него стальные», — сказал однажды Пашка. Хоть разок почувствовать на себе, правда ли это, вовсе не хотелось.

Казак курил. Совсем как взрослые мужики — закуривал, сложив ладони раковинкой, потом небрежным, шикарным движением боднув воздух, гасил спичку и выкидывал ее в сторону. Или шел по поселку с прилипшей в углу рта сигареткой — ну чисто дворовый хулиган из старых книжек.

Казак ругался матом. Не робко и задиристо, как ругались другие мальчишки. Нет, он ругался как-то размашисто, с удовольствием. И казалось, что грубые матерные слова вполне могли заменить ему нормальные, которыми разговаривали все мы.

Казак плевался. Между крепких передних зубов у него была щель — и оттого он, приподнимая верхнюю губу, становился похожим на наглого кролика. Издавал странный, утробный звук. Потом раздавался свист — будто Казак замахивался хлыстом, и на асфальт выстреливала дугой густая струя.

В этот момент Казак был прямо-таки вараном из передачи «В мире животных», захватывающим маленькую зверюшку длиннющим языком.