Читать книгу "Дети новолуния - Дмитрий Поляков (Катин)"

— Но у нас нет такой силы, мой повелитель, — заметил имам. — Мы располагаем хорошим, надёжным, но всё ж таки небольшим войском, даже если заберём в него всех мужчин и подростков из наших селений… И потом, при чём здесь халиф, я не понимаю, когда с севера на нас надвигается настоящая буря?

— Честное слово, иногда мне кажется, что я один такой умный, а кругом меня одни валуны! — Хан вскочил с места, и девушка, не выдержав боли, вывернулась у него из-под ноги. Раздосадованный, он пнул её и крикнул: — Пошла вон, бесстыжая сука! И передай евнуху, чтоб влепил тебе десяток палок!

Закрыв лицо руками, наложница кинулась к выходу, где чуть не столкнулась с сыном Кучулук-хана, входящим в покои отца.

— Вот! — рявкнул хан и выбросил указательный палец в сторону сына. — Вот он понимает меня!

— Я только хотел сказать, — пролепетал имам, — что слухи, которые доходят до меня, вызывают опасения.

— Не верь слухам, благочестивый шейх! Чего нам бояться?!

Имам встал на ноги. Измазанные чернилами пальцы теребили калям. Пересохшими губами, сипло, но всё же с твёрдостью в голосе он сказал:

— Послушай, повелитель, я по-прежнему желаю обратить твоё внимание на то, что, может быть, уже через несколько дней мы увидим монгольское войско под стенами нашего города. Они придут с севера. Сегодня ночью ко мне прибежал писец из Карашкента, а это всего в сотне фарсахах отсюда. Он принёс страшные вести. Позволь, я позову его, чтобы ты сам услышал о тех, с которыми нам предстоит встретиться. — И, помолчав, потряс головой. — Это не обычные кочевники.

— Пёс с тобой, — согласился хан и запустил пальцы в волосы на груди, — зови своего человека.

Тем временем Кара-Куш приблизился к отцу, поцеловал руку и встал у него за плечом. Имам поклонился и вышел, чтобы вызвать писца.

— Ну вот что, — повернулся хан к сыну, — если наша интрига не даст сбоя, мы обретём блаженство уже на земле. Подняться так высоко… дух захватывает! Надо использовать роковые события в своих целях. Так поступает мудрый! Ты отправил посыльного в Ургенч?

— Только вчера.

— Хорошо. А в Самарканд?

— И в Самарканд, и в Герат, и в Бухару, и в Мерв. Всего десять городов, как ты приказал. Все они вызубрили имена людей, с которыми им надлежит встретиться, и, конечно, знаки. Я проверил, и не раз.

— Хорошо, Кара-Куш, я в тебе не ошибся. Главное — подловить Мухаммада в той норе, которую он выберет. Это хитрая лиса.

— Нам помогут верные люди. Уже сегодня из Самарканда прискакал гонец и сказал, что хорезмшах там.

— Замечательно. Пусть готовится в обратный путь. Я напишу шаху послание, постараюсь заверить его в своей преданности. Пусть считает меня братом.

— Ещё неизвестно, кто из вас большая лиса, — засмеялся Кара-Куш.

— Если руками монголов удастся свалить Мухаммада и приблизиться к халифату, у ан-Насира не останется сомнений, на чьё плечо ему опереться. Эта паутина нигде не порвётся, ибо никто из наших друзей ничего не знает о других и доверяет мне одному.

— Но к монголам перешли уже многие… причём вместе с войском…

— Да, но никто из них, сын мой, не выточил ключей, бескровно отпирающих города Хорезма вплоть до самых границ с халифатом. Все они что-то значат, пока не сдали врагу свои крепости, а после… Не думаю, что у монгольского хана другое мнение.

В дверях появился имам. За ним, судя по всему, писец, который немедленно упал на четвереньки и пополз через весь зал к ногам владыки. Его маленькая голова на жилистой, сморщенной, как у черепахи, шее вытянулась к завернутым кверху мыскам шлепанец хана и припала к ним.

— Ну ладно, хватит, — сказал Кучулук-хан, — встань и говори.

Слуги внесли и установили перед диваном, на котором разлёгся хан с сыном, подносы с чаем и сладостями. Хан жестом предложил имаму угощаться, но тот вежливо отказался и стоя замер позади. Немолодой писец, измученный, заросший щетиной, со свежим следом плети на лице, нерешительно поднялся с колен.

— Досточтимый имам ал-Мысри сказал, что ты примчался из Карашкента?

— Да, это так, великолепный, — ответил писец почти шёпотом.

— Говори громче.

— Прости, у меня сорван голос… — Он метнул взгляд на имама, который адресовал ему успокоительный жест. — Но я постараюсь.

— Что теперь с Карашкентом — после прихода кочевников?

Писец развёл руками: так, словно отчаялся найти пропажу.

— Поверишь ли, великолепный, что Карашкента больше не существует. Стены разрушены, а что ещё стоит, то объято пожаром. Город доблестно сражался, но долгая осада и великое множество неверных — всё это превзошло человеческие возможности. И Карашкент пал.

Хану показалось, что от выбранной им позы немеет нога, он повернулся на другой бок и понял, что это ему только показалось. Нахмурив брови, он спросил:

— Но кто они такие, эти самые монголы?

Голос его звонко разлетался по залу, между тем как к напряжённому полушёпоту писца приходилось прислушиваться. На лице писца проступил ужас.

— Не знаю, — ответил он, — в жизни мне не доводилось встречать таких людей… Да и люди ли они?

— Не понимаю тебя.

— Они пришли откуда-то с севера… возникли внезапно… низкие, грязные, крепкие.

— И что?

— Понимаешь, владыка, в них есть нечто такое, что неподвластно разумению, данному нам Аллахом. Ведь если кто побеждает в битве, у того хотя бы глаза горят. А тут… Когда они вошли, когда закончились уличные схватки, то оставшимся в живых — всем, до последнего младенца! — велено было покинуть убежище и выйти наружу. И вот, без обычных в таких случаях склок, они вынесли и тут же поделили между собой добычу, а тех, кто побогаче, резали на куски прямо на месте, допытываясь, где спрятаны их сокровища. Тем, кто сопротивлялся им, вскрыли животы, а затем уничтожили их семьи, близких, приспешников, друзей, вплоть до грудного ребёнка и последнего слуги. Веришь ли, где было народу много тысяч, без преувеличения не осталось и сотни. Но самое страшное, что всё это они проделывают так буднично, бесстрастно, словно повинуются какому-то лишь им доступному повелению, как если торговец раскладывает свой товар перед лавкой или писец очиняет калям. Они не боятся боли, им нет дела до страданий тех, кто не монгол. Они ценят умение ремесленников, которые им полезны, но ровно до тех пор, пока нужда в них не отпадёт, и тогда убивают их, как и любых других, чтобы не было нужды делиться с ними пусть даже горстью награбленного зерна. Они ведут счёт каждому пленнику и любят укладывать мертвецов в аккуратные горы — детей, мужчин, женщин. Они вообще… аккуратны в этих делах. А женщин насилуют прямо на глазах у мужей, да, впрочем, у всех людей, как если бы дело происходило перед стадом овец, которых потом режут, чтобы уменьшить поголовье… И если мы люди, а они за людей нас не держат, то кто тогда они сами?