Читать книгу "За пределы безмолвной планеты - Клайв Стейплз Льюис"

Именно работа в кухне позволила ему невольно подслушать разговор, который сильно его встревожил. Произошло это, по его подсчетам, недели через две после начала путешествия. В тот день Рэнсом, как всегда, вымыл после ужина посуду, принял солнечную ванну, поболтал с Дивайном, который был куда разговорчивее Уэстона, хотя, по мнению филолога, и гораздо более омерзительным, и в обычное время лег в постель. Но ему не спалось, и час-другой спустя он вдруг вспомнил, что не сделал в камбузе кое-какие мелкие приготовления к завтраку. Дверь в камбуз находилась в кают-компании, где всегда был день, рядом с дверью в рубку управления. Не медля, Рэнсом отправился туда, беззвучно ступая босыми ногами.

Потолок камбуза выходил на ночную сторону, но зажигать свет Рэнсом не стал, так как в приоткрытую дверь вливался поток солнечного сияния. Каждый, кому приходилось вести домашнее хозяйство, легко представит себе, что дел оказалось гораздо больше, чем думал Рэнсом. Привычные действия почти не производили шума. Закончив все, Рэнсом уже вытирал руки полотенцем, висевшим за дверью, как вдруг услышал, что открывается дверь рубки, и увидел силуэт человека — судя по всему, это был Дивайн. Тот не вошел в кают-компанию, а остался стоять в дверях, в то время как Уэстон находился в рубке. Таким образом, получилось, что Рэнсом ясно слышал слова Дивайна, но реплики Уэстона разобрать не мог.

— По-моему, дурацкий план, — раздраженно произнес Дивайн. — Одно дело, если бы эти твари поджидали нас на месте посадки, — а если придется их искать? Вы считаете, лучше его усыпить, а потом тащить на себе вместе с рюкзаком? Нет уж, пусть идет сам и несет свою долю груза.

Уэстон что-то ответил.

— Да откуда же он узнает? — парировал Дивайн. — Мы же не дураки, чтобы ему сказать! Но даже если он что-нибудь заподозрит, у него кишка тонка сбежать на чужой планете. У него же нет ни еды, ни оружия. Вот увидите, стоит ему углядеть первого сорна, он у вас в ногах будет валяться! И снова послышался неразборчивый голос Уэстона.

— А мне откуда знать? — ответил Дивайн. — Может быть, тамошний вождь, а скорее, какой-нибудь местный божок.

На этот раз из рубки донесся односложный вопрос. Дивайн тут же отозвался:

— Тогда понятно, зачем он им нужен.

Уэстон вновь что-то спросил.

— Я думаю, человеческое жертвоприношение. Но ведь для них жертва не будет человеческой — я думаю, вы меня понимаете.

Уэстон разразился целой тирадой, вызвавшей у Дивайна характерный иронический смешок:

— Безусловно, безусловно! Я прекрасно понимаю, что вы идете на это из высших побуждений. Продолжайте в том же духе, пока они не мешают моим побуждениям.

Уэстон все не умолкал, и на этот раз Дивайн его перебил:

— Вы сами-то не собираетесь праздновать труса, а? — и, послушав еще немного, резко заключил: — Если вам эти твари так по душе, можете оставаться там и породниться с ними — хотя мы еще не знаем, обладают ли они полом. Вам нечего беспокоиться. Когда придет время, мы для вас парочку сохраним. Можете их держать дома вместо собаки, анатомировать или спать с ними — как вам больше нравится… Это я знаю не хуже вас. Абсолютно омерзительны. Ну, я же просто пошутил. Спокойной ночи.

Дивайн захлопнул дверь рубки, пересек кают-компанию, вошел в свою каюту и, как всегда, неизвестно зачем запер дверь. Рэнсом почувствовал, как отпускает его напряжение. Он слушал, затаив дыхание, и только теперь осмелился сделать глубокий вдох. Наконец он осторожно вышел из камбуза.

Благоразумие призывало Рэнсома как можно скорее вернуться в постель, но он все стоял в кают-компании, вбирая знакомый солнечный свет с каким-то новым, мучительным чувством. С этих небес, из этих счастливых сфер им предстояло опуститься — но куда? Что его ожидает? Сорны, человеческие жертвы, омерзительные бесполые чудовища! Что такое «сорн»? Теперь перед ним явственно вырисовалась его собственная роль во всем этом деле. Кто-то послал за ним. Конечно, не за ним лично. Кому-то понадобилась жертва — любая жертва — с Земли. Выбрали именно его, потому что выбирал Дивайн: только теперь он с изумлением понял, что все эти годы Дивайн так же ненавидел его, как он ненавидел Дивайна. Но что же такое «сорн»? Увидев их, он повалится в ноги Уэстону… В сознании Рэнсома, как и у других людей его поколения, не было недостатка в кошмарных чудищах. Он читал и Уэллса, и другие книги. Его вселенную населяли монстры, рядом с которыми бледнели химеры древней и средневековой мифологии. Чужой мир он всегда был готов заселить насекомоподобными, пресмыкающимися или ракообразными страшилищами с дергающимися усиками, кожистыми крыльями, слизистой шкурой, жадными щупальцами — а главное, эти богомерзкие твари противоестественно соединяли в себе сверхчеловеческий интеллект и ненасытную кровожадность. Сорны, должно быть… но нет, он не решался представлять их себе. И его собираются им отдать! Почему-то это казалось еще более ужасным, чем если бы сорны его изловили. Отдать, вручить, предложить! Его воображение рисовало какие-то тошнотворные, несовместимые детали: выпученные глаза, острозубый оскал, рога, хоботы, жвала. Омерзение к насекомым, змеям, к бесформенной, хлюпающей, засасывающей протоплазме играло на его нервах симфонию ужаса. Но он знал, в действительности все будет еще хуже: то, что он встретит, будет чуждо земному сознанию, и потому непредставимо! И в эту минуту Рэнсом принял решение. Пусть смерть, но только не сорны. На Малакандре он использует любую возможность для побега. Лучше он будет голодать, лучше сорны будут охотиться за ним, но он не позволит Дивайну и Уэстону просто отдать его чудовищам. Если же бежать не удастся, придется покончить с собой. Рэнсом был набожным человеком, и в этом случае надеялся, что будет прощен. Другого решения он не мог бы принять, как не мог отрастить себе третью руку. Не раздумывая больше, он прокрался назад в камбуз и выбрал самый острый нож. Больше он с ним не расстанется, пообещал себе Рэнсом. Ужасные переживания последних минут так изнурили его, что, добравшись до кровати, он тут же провалился, как в пропасть, в крепкий сон без сновидений.

VI

Он проснулся отдохнувшим и даже испытал что-то вроде стыда за свой испуг прошлым вечером. Конечно, он попал в серьезную переделку, и шансов живым вернуться на Землю не было почти никаких. Но с обычным страхом смерти можно справиться и ожидать ее с гордо поднятой головой. Куда более сложную проблему представлял иррациональный, идущий из глубин организма ужас при мысли о чудовищах. Но и с ним Рэнсом сумел в какой-то мере совладать, когда принимал солнечную ванну после завтрака. К нему пришло чувство, что существу, парящему в небесах, не пристало унижать себя страхом перед теми, кто прикован к планетам. Он подумал даже, что нож годится не только для самоубийства. Вообще говоря, такое воинственное настроение лишь изредка посещало Рэнсома. Подобно многим современникам, он не слишком высоко ценил свое мужество. Конечно, мальчишкой и он мечтал о доблести в бою, но когда ему самому пришлось понюхать пороха на войне, он стал совсем иначе — и, может быть, слишком низко — оценивать свою способность к героизму. Вот и сейчас Рэнсом побаивался, что пришедшей было твердости духа хватит ненадолго, но все же готов был побороться с врагами. Час проходил за часом, Рэнсом то засыпал, то вновь бодрствовал, а Солнце все сияло в небе, и долгий-долгий день не кончался. Но вот что-то стало меняться. Мало-помалу начала спадать жара. Путникам пришлось снова облачиться в одежду, а потом и надеть теплое белье. Вскоре понадобилось даже включить электрическое отопление в центре шара. Одновременно стало заметно, что солнечный свет как-то трудноуловимо слабеет. Сравнивая его с всепроникающим сиянием начала путешествия, Рэнсом это отчетливо понимал, но его привычные к Земле чувства отказывались свидетельствовать, что света стало меньше и, тем более, что вокруг «стемнело». Ведь свет оставался таким же «неземным», как и в первые минуты. На Земле, когда солнце клонится к закату, тело охватывает влажная прохлада, а в воздухе играют призрачные цветные переливы. Но здесь, как понял Рэнсом, сила света могла уменьшиться вполовину — и оставшаяся половина не изменила бы своей природы. Пока солнечный свет вообще воспринимался глазом, он оставался самим собой — вплоть до невероятно дальнего предела, где терял последние силы. Рэнсом как-то заговорил об этом с Дивайном.