Читать книгу "Исход - Оксана Сергеевна Кириллова"

что пью. Жаль, в ней был не хороший коньяк, а всего лишь чай.

– Проблема в комплектовании стоит остро на всех уровнях, – не унимался Хёсс.

Он упорно не хотел замечать моего состояния и явного нежелания обсуждать все это всерьез. Я даже не пытался скрыть полнейшей скуки на лице.

– Это касается не только охранной части, но и административной, – продолжил он, с трудом справляясь с негодованием, которое начало меня забавлять, – заключенных теперь приходится привлекать даже к бумажной работе с нашей внутренней корреспонденцией. А ведь нельзя, чтобы они знали, что происходит на фронте. Это даст им надежду… Понимаешь, о чем я говорю? Если они осознáют, что наше поражение всего лишь вопрос времени, эти полутрупы выживут хотя бы для того, чтобы поглядеть, как нас растерзают победители.

– Стимул достойный, – кивнул я.

Хёсс помрачнел.

3 мая 1994. Тетради

Старая посылочная коробка с фанерными боками была покрыта толстым слоем пыли. Крышка вздулась, чернила на криво приклеенной адресной бумажке расплылись. Разобрать написанное было уже невозможно.

Лидия подцепила отверткой крышку и откинула ее. В лицо ей пахнуло сыростью. Внутри лежали раздувшиеся, скрученные влагой и плесенью черные тетради.

– Крыша у нас текет, по весне особенно подмачивает, – со вздохом проговорила Раиса, – перестилать надо, да где наберешься? Ни шифера, ни железа не достать. Есть люди, да через них дорого выходит. Да впрочем, – усмехнулась вдруг она, – чего жаловаться?! Бабка, помнится, говорила: до тех пор, пока выкидываем жмых из соковыжималки в мусор, жизнь у нас хорошая. Как начнем и его жрать, значит, всё… Узнала потом, что в голодный год мать гоняла ее, маленькую, к фабричной трубе: по той трубе сбрасывали в реку свекольный жмых после переработки. Полдеревни тем жмыхом кормилось…

Лидия не слушала ее, и Раиса принялась копаться в вещах по своим надобностям. А Лидия торопливо достала тетради и разочарованно рассматривала листы – когда-то размокшие, затем иссушенные до скрипа духотой летнего чердака. Через такой цикл они проходили, судя по всему, на протяжении многих сезонов. Страницы были в сплошных бледно-синих разводах, сквозь которые пробивались отдельные буквы, а то и целые слоги. Быстро, но внимательно пролистав четыре тетради, Лидия взяла пятую, лежавшую на самом верху. Она была не так сильно скручена, как остальные, хотя страницы тоже были волнообразные и вздыбившиеся. Лидия раскрыла ее и сглотнула мелкий твердый ком, заскребшийся в гортани, – примерно с середины начинался вполне читаемый текст.

Глаза ее жадно побежали по ровным, плотно теснившимся друг к другу строчкам.

«…ужасаетесь, волосы, говорите, дыбом, негодуете. Не то, все не то. Смакуете. Зрелище-то, откровенно говоря, первоклассное: кровавое, бесчеловечное, грандиозное, а что еще надо? Пожалуй, порадоваться, что не вас замесило. А то бы не уклонились, правду говорю. Я теперь не лгу, нет нужды.

Вы знаете, что творили победители со своими же женщинами после войны, с теми женщинами, которые легли под немецких офицеров во время оккупации? Их брили налысо и голыми гнали через весь город. Признавали их детей – “нацистскую икру” – неполноценными. Но вы же сами рисовали нас чудовищами, так разве могли эти женщины отказать “чудовищу”, не рискуя получить пулю? Они такие же жертвы, как вы, если не более. Но вы над ними издевались, не желая копать неудобную суть. Вы издевались в своих колониях над коренным населением, ныне вы издеваетесь над теми, кого считаете своим врагом, в конце концов, вы издеваетесь над теми, кто просто слабее вас, вы издеваетесь друг над другом и даже над собой, когда нет власти над другими. Такой наш вид: бóльшую часть времени тратим на противодействие, а не взаимодействие. И противодействуем всему: природе, друг другу, даже себе. Такая уж суть человека, и с этим ничего не поделать. И неважно, кто начал войну, чем она закончилась. Эти войны без особых причин идут от сотворения мира. И эта война, и все прошлые и будущие – лишь повод для того, чтобы явило себя естественное нутро человека, его природа во всей своей интимности. И чтоб погодя взглянул человек на себя и вспомнил, что он есть такое. И не заблуждался.

Недавно в газетах писали об американском докторе, который провел один опыт. Добровольцев разделили на две группы: на охранников и на заключенных. Все сделали как будто по-настоящему: заключенных посадили за решетку, охранникам выдали дубинки и форму. Никакой специальной задачи им не дали, просто одним нужно было коротать время в клетках, другим – следить за ними. И все. Охранников не заставляли мучить и бить, им это даже было строго запрещено. И тогда они стали выдумывать, какие наказания можно устроить, не нарушая условий эксперимента. Они издевались словесно, унижали морально, отбирали постельные принадлежности, надевали мешки на голову, изводили физическими упражнениями и бессмысленными заданиями, но, главное, они сами, без подсказок, начали стравливать заключенных между собой. По древнему принципу “разделяй и властвуй”. О, эти “охранники” оказались очень изобретательны, чтобы превратить жизнь “заключенных” в ад. А сами “заключенные” действительно стали заключенными. Морально угнетенные, легко покоренные, смирившиеся со всем, они даже не думали давать отпор, пассивно подчиняясь любым сумасбродствам людей в форме. А ради возвращения теплого одеяла и возможности помыться они начали стучать друг на друга “охранникам”. Образованные интеллигентные американцы из приличных семей, жили в благополучных районах, учились в университете. И вот они пришли просто поучаствовать в научном эксперименте, чтобы подзаработать деньжат и разнообразить скучные каникулы. А уже через четыре дня позабыли обо всех своих гражданских и человеческих правах и покорились авторитарной системе, выдуманной и воспроизведенной в экспериментальном подвале их престижного университета. За четыре дня потеряли всякие моральные ориентиры.

Что до “охранников”: каждый из них перед началом опыта сказал, что считает себя человеком добрым и неспособным причинить вред другому. А потом они начали чувствовать это… Оно завладело ими. Манипулятивная власть, тотальный контроль – сильнейший яд, который может вытравить всякое нормальное человеческое в ком угодно. И вот бывший пацифист в первый день извиняется, что случайно задел локтем “заключенного”, а на четвертый день колотит дубинкой по решетке, чтобы запугать и показать, кто здесь хозяин. Он оскорбляет и размазывает еду по лицу “заключенного”. И заставляет изображать половой акт на полу, чтобы унизить еще больше.

Вот так и закончили эксперимент раньше срока. Когда “охранники” пришли в себя и морок вседозволенности спал, они ужаснулись! И не могли поверить, что творили такое. Я внимательно слушал их интервью – о, я их понимал! Этих вчерашних детей, не осознавших, что такое с ними сейчас произошло: “Я заставлял их оскорблять друг друга и чистить туалеты голыми руками. Я