Читать книгу "Пороки и их поклонники - Татьяна Устинова"

Ну, вот и все. Ты пришел. Ты дома. Ты в безопасности.

Он целовал ее и знал, что его новая жизнь – продолжениестарой, той, по которой он так тосковал, той, в которой “мы все были вместе”, –и она, наконец, нашлась, эта жизнь.

И все у него еще будет, будет, будет – вечер вдвоем,серьезный взгляд, обещание рая, и все обязательства на свете, и уют дедовскогодома, и яблоневый сад, и маленькие дети, и качели под елкой, и “папа приехал!”,и рогалики на завтрак, и длинный патлатый пацан, свалившийся невесть откуда, ианглийский стишок, и разгромленная постель – то, ради чего на самом деле стоитжить, а не опостылевший “холостяцкий флэт”, тренажер и вечная боль в спине.

Он перехватил ее поудобнее, под спину, и даже укусил, потомучто совсем не знал, как обо всем этом ей сказать, чтобы она поняла, но она,кажется, и так понимала, потому что прижималась к нему, трогала его, тискала ицеловала так, что зубы скрипнули о зубы.

…Он отвезет ее в Лондон, чтобы она полюбила все то, чтолюбит он, – парки, белок, дождь, траву, каштаны, пабы, смешных собак и старыемашины. Он отвезет ее в Звенигород, на дачу, и покажет домик, где отсиживался,как раз когда приезжали те самые Капицы, потому что он боялся старика ипрятался от него. Он отвезет ее в Питер и покажет школу, где учился, потому чтобыл “одаренный”, а самая лучшая школа для “одаренных” была тогда в Питере, наулице Савушкина. И еще Неву, и Исаакия, и Каменноостровский проспект, и парк наЕлагином острове, и Спас, и Сенатскую площадь в сдержанном обрамленииевропейских дворцов, и фонтаны, и скверы, и стрелку Васильевского острова,которую так гордо и празднично омывает река, и Биржу, и кофейни, и дома серогокамня, и крохотный дорогущий “Bed&Breakfast”, где они станут жить, и все насвете, а на свете так много всего, что он любит и что еще только будет любить –вместе с ней!..

И тут их, конечно, застукал вернувшийся Федор КузьмичМонахов.

– Ишь ты! – удивился он издалека. – Вот как даже! Скажу,скажу Марье, что опоздали мы со смотринами!

Архипов открыл бессмысленные глаза и долго таращился в томесто, где только что была его Маша, и ничего не мог сообразить, а потомсообразил, наконец.

– Ну, задал ты нам задачу, крестник, – приближаясь и делаявид, что в его кабинете то и дело целуются какие-нибудь влюбленные, а потомуэто дело привычное и его надо оставить “без внимания”, заговорил старик. – ИСашка-то, Сашка! Затейник, доложу я вам, молодые люди. Затейник.

Архипов продрал стиснутое горло громоподобным кашлем,покрутил головой и спросил независимо:

– Ну и что там, Федор Кузьмич?

– Точно не скажу, Володя. Предположительно Ватто.

– Что?!

– Не что, а кто. Где ты учился, мальчик?

– В физтехе, – буркнул Архипов, – вы же знаете.

– Да-с, – с жалостью сказал старик, как будто поставилдиагноз, – Антуан Ватто, тысяча шестьсот восемьдесят четвертый, тысяча семьсотдвадцать первый. Жанрист декоративной школы. Ты что, даже “Жиля” не видел?

Архипов отрицательно покачал головой.

– Да-с, – повторил старик, – Клуэ, Пуссен, Клод Лоррен,затем Ватто. Великие французские живописцы. Ватто – это жанровые сценки, тонкиедушевные переживания, удивительная точность восприятия. “Паломничество наостров Киферу” тоже, конечно, не видел.

– Не видел, – признался Архипов.

– Если все подтвердится, значит, вы стали обладательницейсамой удивительной коллекции в мире, дорогая Мария Викторовна. Никто и никогдане находил сразу трех неизвестных Ватто. Года три назад на аукционах ходиликакие-то слухи, но тогда они ничем не подтвердились. Да-с. Ну, ежели, конечно,подлинники и ежели допустить, что остальные три того же автора.

– Антуан Ватто? – повторила Маша, пошарила рукой иприткнулась на высокую табуретку. – Это… его картины, а не… тетиного мужа?

– Нет-с, не тетиного и не мужа. То есть Сашка их замалевал,конечно, но они от этого не стали хуже, уверяю вас. Сашка был большой знатокфранцузского искусства, ценитель, профессионал. Он знал, что прятал.

– Откуда у Лизаветиного мужа мог взяться Ватто?!

– Понятия не имею, – бодро ответил старик. – Полотна некраденые, прошу заметить, а именно – неизвестные. Историческая ценностьогромная. Художественная ценность огромная. Антуан Ватто! Сие вам не живописецШилов.

– Да, но… откуда?

– Сашкин дед жил во Франции много лет, по-моему, там искончался. В Россию наезжал по два раза в год. Сашка говорил когда-то, что дедбыл банкир и собирательство.очень уважал. Его отец в русскую революциюударился, тогда все так делали, а что стало с дедовой коллекцией, и какова онабыла, и кто ею распоряжался – сие мне неведомо. Может, Ватто и оттуда, а может,отец-революционер где цапнул, не знаю. Надо исследовать, искать пути, экспертовсобирать… Такие находки… раз в сто лет встречаются, да и то не в каждые.

Архипов присел на край стола и взялся за лоб.

Лизавета все знала. Ее муж оставил картины ей, а она –любимой “сироте”.

Каждый получает по заслугам. Никто не может быть в обиде.

Маша Тюрина не может быть в обиде. Лизавета оставила ей внаследство миллионное состояние и мировую славу в придачу.

Антуан Ватто, жанрист декоративной школы, под незабудками играчами папаши Огуса!

Тот, кто убил Лизавету, знал про Ватто, и ему было наплеватьна квартиру. Квартира – тысячная, десятитысячная или какая там часть отМашиного наследства!

Вот вам и Лизавета, черт ее побери совсем! За квартиройохотился пучеглазый – пардон, лучезарный! – Добромир.

Кажется, Архипов уже понял, кто охотился за Ватто.

Давно бы ему понять, придурку! Сразу бы ему понять, ведь этотак очевидно, да и Лизавета ему все время подсказывала!

Книга. Ключи. Свет на лестнице. Пропавший дневник покойногоОгуса. Нож под диваном в гостиной, а не в Машиной спальне. Нотариальная контора,в которую точно в назначенное время прибыли представители “Пути к радости”,Маслов и второй, неизвестный Архипову.

Маслов обо всем догадался раньше, за что и поплатился.

И нож у него в боку! Никто не знал про этот нож под диваном,кроме того, кто сам его туда положил, и еще Макса Хрусталева, который о негопорезался!

Какой сложный, хитрый, медленный, как пыточный огонь,беспроигрышный план!

Антуан Ватто, удивительная тонкость восприятия, игра красок!

– Мне нужно позвонить, – попросил Архипов. – Кажется, язабыл телефон. Можно я позвоню, Федор Кузьмич?