Читать книгу "«На Москву». Из истории белой борьбы - Владимир Христианович Даватц"

и официально проводилась Высшим Монархическим Советом.

Главнокомандующий не мог отождествлять этих двух понятий. В письме своем 16 января 1922 г. генералу Краснову генерал Врангель говорит: «С величайшим вниманием остановился я на той части Вашего письма, где Вы пишете, что настало, по Вашему мнению, время с полной откровенностью поднять знамя „За Веру, Царя и Отечество“. Вы не можете сомневаться в том, что по убеждениям своим я являюсь монархистом и что столь же монархично и большинство Русской армии. Но в Императорской России понятие „монархизм“ отождествлялось с понятием „родины“. Революция разорвала эти два исторических неразрывных понятия, и в настоящее время понятие о „монархизме“ связано не с понятием о „родине“, а с принадлежностью к определенной политической партии. Нужна длительная работа, чтобы в народном сознании оба эти понятия вновь слились воедино. Пока этот неизбежный процесс не совершится, причем вне всякого, со стороны, насильственного воздействия, пока оба эти понятия не станут вновь однородными, пока понятие „монархизма“ не выйдет из узких рамок политической партии, армия будет жить только идеей Родины, считая, что ее восстановление является реальной первоочередной задачей».

В самый разгар политической борьбы, 21 августа 1922 г., генерал Врангель подчеркнул свой взгляд совершенно определенным публичным выступлением при посещении русской колонии в Турском Бечее. Председатель колонии, граф П. М. Граббе, горячо приветствуя Главнокомандующего, выразил уверенность, что наступит счастливое будущее, когда армия войдет в Первопрестольную Москву, и Русский Царь водворит на родине мир и порядок. «Мы хотели бы, – закончил граф Граббе, – услышать из уст Вождя Русской армии, что так же, как и мы, мыслят и доблестные русские воины».

В ответной речи генерал Врангель сказал: «Я не ошибусь, если скажу, что громадное большинство моих соратников мыслит будущую Россию под Московским Царем. Так мыслю и я. Однако, с той минуты, как волею судеб я оказался во главе Русской армии, и принял то знамя, которое в минуту развала России впервые поднял генерал Корнилов и на котором начертано одно слово: „Отечество“, я призываю русских людей всех оттенков политической мысли идти со мной. Армия ныне на чужбине. Она – последнее ядро национальной России. Вокруг этого ядра собираются все те честные русские люди, которые Россию ставят выше партий и лиц. Со дня, когда армия станет орудием одной определенной партии, она перестанет быть национальным ядром. Каждый из нас, русских воинов, сознательно относящийся к происходящему вокруг него, конечно, имеет определенные политические убеждения, но в целом армия вне политики. То знамя, которое из рук генералов Алексеева, Корнилова и Деникина перешло ко мне, я сохраню на чужбине. Я скорее сожгу это знамя, чем изменю начертанное на нем священное слово: „Отечество“. И тем из вас, которым армия дорога, кто учитывает ее национальное значение, я говорю: „Щадите армию, не смущайте ее, не зовите на гибельный путь“».

* * *

Мы видим отсюда, что взгляд Главнокомандующего, вполне разделяемый Русским Советом, находился в резком противоречии с общественным настроением русских беженцев той страны, которая должна была дать приют этому Русскому Совету и от которых должны были производиться дополнительные выборы в Совет. В Русский Совет вливалась новая и чуждая ему партийная струя, что должно было в корне не только изменить «партийное соотношение сил» в Русском Совете, но и самый его дух.

«Партийного соотношения сил» в константинопольском Русском Совете, прежде всего, не существовало. Условия жизни в Константинополе исключали возможность партийного оттенка. В противоположность мнению П. П. Юренева, что Русский Совет должен быть «не деловым, но политическим органом», он превратился в Константинополе исключительно в деловое учреждение. «Дел», как мы знаем, было достаточно, чтобы забыть о партийных лозунгах, ибо все «дела» покрывались одним: спасением армии и предоставлением ей возможности жить.

Благодаря отрицательному отношению к Русскому Совету со стороны левых и даже либеральных кругов, ему не удалось получить общерусского значения: его характер остался чисто местным. Но по условиям того времени это местное значение приобретало особую ценность, ибо ближайшая задача его сводилась к местным действиям, имеющим для армии гораздо большее значение, чем общие лозунги.

С переездом в Сербию – самое главное назначение Русского Совета было уже осуществлено: армия расселилась по Балканским странам, была материально обеспечена, приспособлялась к новым условиям жизни. Армия была спасена. Оставались «текущие дела», и терялся пафос непосредственной и упорной борьбы.

В этой обстановке естественного замирания Русского Совета в него вливался новый элемент с определенными политическими заданиями. Политическая работа монархических организаций, вплоть до совета воздерживаться от регистрации, если не будет выкинут монархический лозунг, заставляла быть настороже старых членов Русского Совета. Новые члены – все представители правых монархических организаций – в свою очередь видели в другой половине Совета прежде всего своих политических противников. С их появлением, совершенно с другой стороны, осуществлялось пожелание г. Юренева о создании «не делового, но политического органа», и как раз в тот момент, когда политическое положение требовало величайшей осторожности.

Справа и слева стала вноситься политическая страстность. Вместо прежнего делового органа Русский Совет становился ареной для чисто политической борьбы.

Это побудило Главнокомандующего внести предложение о прекращении деятельности Русского Совета.

Последнее заседание Русского Совета в Панчеве 20 сентября 1922 г. было бурным. Часть членов высказалась против закрытия Совета – по причинам формальным и по существу. С формальной стороны указывалось, что роспуск Совета противоречит Положению о нем. По существу – что нет серьезных мотивов для роспуска, и что значение Русского Совета продолжает оставаться прежним. Однако было констатировано, что при отрицательном отношении Главнокомандующего к Русскому Совету, дальнейшее его функционирование было бы бесцельным – и Совет постановил прекратить свое существование.

Функции наблюдательного органа по вопросам финансовым перешли к нескольким лицам по назначению Главнокомандующего, составившим Финансово-Контрольный Комитет.

Интересно отметить речь председателя собрания В. П. Шмита, одного из противников закрытия Русского Совета. Отметив разногласия между членами Совета и Главнокомандующим, В. П. Шмит сказал: «Мы никогда не должны забывать, что разногласия эти не должны выливаться в борьбу, в огульные обвинения. То, к чему это приводит, нам хорошо известно по недалекому прошлому. Несмотря на чувство горечи, вызванное нашими разногласиями, для достижения общей нам всем цели – эта поддержка должна быть неизменной».

Через три дня, в последнем заседании президиума Русского Совета, генерал Врангель утвердил постановление о прекращении его существования. При этом Главнокомандующий сказал:

«Упреки некоторых из гг. членов Русского Совета в том, что ликвидация Русского Совета является преднамеренным решением из-за боязни засилья одной из политических группировок, обвинение одного крыла другим во „взрыве“ Русского Совета, – все это свидетельствует, что будь Русский Совет сохранен, работа его протекала бы