Читать книгу ""Мы не дрогнем в бою". Отстоять Москву! - Валерий Киселев"

Вечером 28 августа полковники Гришин и Яманов, прихватив с собой капитана Шапошникова, выехали на совещание в штаб 3-й армии генерала Крейзера, куда теперь перешла дивизия после выхода из окружения.

– Товарищи, – обратился к собравшимся командирам генерал Крейзер, – ввожу в обстановку. Армия вошла в состав Брянского фронта, командующий генерал-лейтенант Еременко. Задача армии – прикрыть брянское направление с юго-запада. Перед нами по-прежнему вторая танковая группа Гудериана…

– Шестнадцать дивизий в составе фронта, а фронт – двести тридцать километров, – услышал Шапошников шепот слева, говорил незнакомый полковник своему соседу, – да и дивизии-то в основном номера, свежих всего три-четыре…

Шапошников вспомнил, как перед началом совещания видел карту приехавшего в армию начальника главпура Красной Армии Мехлиса. Трубчевск на ней был обведен красным кругом, рядом стояли крупные цифры – 137 СД. На карте их дивизия выглядела внушительно. «Если бы так было и на самом деле… Неужели он не знает нашего истинного состояния? – думал Шапошников. – Ведь на самом деле мы почти голые – одни винтовки…» Если бы знали в штабе фронта, что на самом деле в 137-й дивизии один полк, в этом полку – один батальон, а в батальоне – боеспособна одна рота…

Дивизия полковника Гришина получила подтверждение приказа оборонять Трубчевск. Фронт был впереди, в семидесяти километрах, на Судости. Но фронт «в нитку», там уже шли тяжелейшие бои, и немцев можно было ждать в ближайшее время.

И в тот же день, 28 августа, поздно вечером, едва вернувшись в свой полк, Шапошников узнал, что немцы еще утром форсировали реку Судость, оборонявшаяся там Ивановская дивизия не выдержала удара и начала отходить к Трубчевску.

«Ну, вот и отдохнули, называется, завтра и нам предстоит…» – понял капитан Шапошников.

Рано утром его поднял капитан Тихон Филимонов, новый начальник штаба, но старый приятель по службе еще в довоенное время.

– Пополнение, Александр Васильевич. Четыреста человек! И кто – сибиряки!

Шапошников искренне обрадовался, но оказалось – рановато: половину пополнения по записке Яманова тут же увели к Михееву, у него людей было совсем ничего. «И зачем так? – обескураженно думал Шапошников. – Имели бы хоть один полк, но более-менее, а теперь будет два, но оба слабых».

– Людей распределили по батальонам? – спросил он у Филимонова.

– Нет еще, прибыли полчаса назад.

– Постройте, хочу посмотреть.

Двести человек пополнения были выстроены на полянке.

Шапошников с Наумовым поздоровались, услышали в ответ сочное и дружное «здравствуйте!», довольно переглянулись и пошли вдоль строя, внимательно вглядывались в лица. Люди были молодые, крепкие на вид, в новеньком обмундировании, и сразу видно, что недавно с кадровой, это Шапошников определил по изящно сидящим на головах пилоткам.

– И все сибиряки? Откуда?

– С Омска все, – ответили сразу несколько человек.

– Ну, как народ, Алексей Дмитриевич? – спросил Шапошников Наумова. – Думаю, не подведут?

– Надо было всех у нас оставить, – тихо сказал ему Филимонов. – Орлы!

– А ведь у нас Калько омский! – вспомнил Наумов.

– Давайте, Тихон Васильевич, сто человек к Калько, остальных пополам в другие батальоны, – сказал Шапошников. – Распределите людей и позаботьтесь, чтобы накормили.

Лейтенант Вольхин принял в свою роту пятьдесят человек, и теперь она была почти по штату. Это и радовало, и немножко пугало. Вольхин хоть и был ротным вот уже третью неделю, но все же ощущал себя взводным, так как людей у него все это время было как раз со взвод и он еще не представлял себе, что командовать придется сразу сотней человек. Раньше и участок его был – сотня-другая метров, а теперь рота получила почти полтора километра, и надо было смотреть вперед и по сторонам уже гораздо внимательней.

– Давно из Сибири? – спросил он крайнего из пополнения.

– Красноармеец Ефим Беляев. Тринадцатого августа еще в поле был, комбайнером я работал, в тот же день мобилизовали – и в эшелон.

– Две недели и добирались? – удивился Вольхин.

– От Брянска шли пешком четверо суток, а по железной дороге, в общем-то, быстро, нигде долго не стояли.

«А мы все эти недели, да и раньше, все на своих двоих… – подумал Валентин. – Неужели и август кончился? И я все еще живой…»

К этому времени из взвода лейтенанта Вольхина, что выехал с ним на фронт, в живых осталось только пятеро: два сержанта – Фролов и Вертьянов, «Савва» Морозов, Латенков и Углов – самый высокий не только в роте, но, наверное, и в полку. Вольхин думал о нем, еще в первые дни, что вот его-то, с таким ростом, убьют быстрее всех, а он был живой до сих пор. Из полтавчан, что ему дали еще на Соже, у него осталось только трое, остальные все погибли в Милославичах, Семеновке, Церковищах, и фамилии их в записной книжке он обвел траурной рамкой – Алексеенко, Голубцов, Ишов, Кунгуров, Пистаков, Познюк, Ращеня, Фролов, Чубаров, Макаров, Каменский, Кушнеров, Ходыкин… Список был длинный, и Вольхину всегда становилось не по себе, когда он видел длинный ряд траурных рамочек, одну за другой.

Взводами командовали сержанты. Вот и сейчас пришло пополнение, а ни одного лейтенанта. Третьим взводом у него командовал сержант Жигулин, переведенный из другой роты. Горьковчанин, симпатичный, высокий блондин, спокойный, уверенный, и Вольхин был рад, что он попал именно к нему, да и мужики из отделения приняли его быстро. Иногда Вольхин думал, глядя на него: «Пока у нас есть такие ребята – ни за что немцам нас не одолеть», – и никак не мог представить себе его убитым – это было как-то даже противоестественно, невозможно, чтобы такого парня, образец русского солдата, и убили.