Читать книгу "Главная тайна ГРУ - Анатолий Максимов"

— Это была воля умирающего, — ответила Валентина Николаевна. — Правда, он добавил еще, что одного имени на двоих достаточно.

— А надпись: «воин чести…»? Это чья мысль? — настойчиво выяснял я, надеясь прояснить ситуацию.

— Это тоже его пожелание. Как-то, еще в начале болезни, он сказал мне, что… Впрочем, дословно: «мое время не наступило…» Тогда я подумала, что он говорит о смерти. Но позднее поняла, что «время» означает встречу с кем-то после его кончины. Но ясности в этом вопросе у меня нет…

Сомнения покидали меня. Мы молчали, отдавая дань памяти этому неординарному человеку, которого знали каждый по-разному. Я — по различным публикациям о нем и его жизни до шестьдесят третьего года, а она — с конца шестидесятых годов, после его гражданской смерти.

Валентина Николаевна, прервав молчание, сказала:

— Я уже говорила, что никого из близких их мы не нашли. Правда, в канун ухода из жизни, дней за пять, Олег Владимирович попросил позвонить по телефону в Москву… После его кончины…

— У вас сохранился номер? — быстро спросил я.

— Нет. Он просил позвонить и уничтожить его…

— И вы так сделали?

— Да. Это была воля умирающего. Это важный христианский обычай… — твердо ответила моя собеседница.

— Что он просил передать? — допытывался я.

— Только то, что его уже нет… Нет в живых. И все.

Так вот как Олег Владимирович подал знак о себе. Своим и… мне. Он ушел от нас и разрешил позвонить «кому-либо», возможно, мне. Как и в профессиональной работе, он действовал на упреждение.

— Валентина Николаевна, — продолжил я уточнение, — почему вы так думаете: «после кончины»?

— В другой раз, еще раньше, он сказал, что будет однажды так: кто-то заинтересуется его судьбой. Придет и заинтересуется. А у нас проблема — он кое-что оставил после себя и о себе…

— Рукопись? — холодея, спросил я.

— Да. И много. Причем он позвал к своей постели фронтовиков и меня. Сказал: «…это передайте в руки тому, кто будет серьезно интересоваться моим прошлым…» И отдал две папки, упакованные в плотную бумагу… Все заклеено…

Я молчал, завороженно смотря на владелицу информационного богатства. И ждал ее следующих слов, как путник в пустыне ждет глотка свежей воды.

— Одну папку он сразу отдал мне: «это мои награды». И добавил: «боюсь их оставлять дома…». Видимо, он намекал на возможную кражу… Это у нас бывает. Награды! Я видела его портрет в форме — одних орденов с полдюжины, — пояснила Валентина Николаевна.

Во мне боролись чувства: признаться в том, кто я такой, или не торопить события. Я спросил:

— Кому вы вручите эти бумаги?

— Только тому, кто докажет серьезность намерений к памяти Олега Владимировича. По их использованию, конечно… И документально подтвердившему право на ознакомление с ними, — по-учительски четко сформулировала директриса проблему.

Что я мог представить на ее суд? Ветеранское удостоверение, где говорится, что я прослужил сорок один год и имею звание капитана первого ранга? Там даже нет фотографии… Допустим: я приношу паспорт и это удостоверение. Еще — членское удостоверение Ассоциации ветеранов внешней разведки с пометкой «член правления»? А дальше? И поверит ли она в мои благие намерения?!

Но тут меня пронзила мысль: а тот ли это Олег Владимирович? Значит, и мне нужны были доказательства?

— Валентина Николаевна, можно увидеть фотографию Олега Владимировича?

Директриса внимательно посмотрела мне в глаза, помолчала, видимо, что-то обдумывая и взвешивая, и спросила:

— Вас интересует именно этот человек? Но почему?

— Коллега все же… Может быть, в жизни пересекались наши пути… И не всегда под своим именем… — немного схитрил я.

Валентина Николаевна тронула меня за руку и по-доброму произнесла:

— А мне почему-то очень хотелось бы, чтобы вы были ранее знакомы… Пока же пойдемте к нему домой. Дом никому не принадлежит, наследники не объявились. Да и честно говоря, отдавать мы его не хотим… Мое личное пожелание: сделать из этого дома музей Отечественной войны и ветеранов, воевавших в мирное время в горячих точках… Афганистан, Чечня…

И Валентина Николаевна назвала несколько цифр об участии граждан городка в войне и в войнах мирного времени.

— На 1200 наших жителей, по газетным данным суворовской районной газеты «Светлый путь», мы на девяносто пятый год имели живыми 55 участников войны, 25 инвалидов ее, девять солдатских вдов и 65 вдов фронтовиков, умерших после войны. У нас два афганца. Много это или мало? Судите сами…

Мы двигались в глубь городка минут десять. Вышли к небольшому одноэтажному домику, возможно, еще позапрошлого века, вросшего кирпичной кладкой в землю. Сзади дома виднелся ухоженный сад, но без хозяйской руки начинавший уже зарастать сорняком.

Маленькие окна дома смотрели на мир чистотой стекол и аккуратными переплетами беленьких рам. Дверь была темно-коричневая, как бы из старого дерева. И только подойдя ближе, я понял: она пропитана отработанным машинным маслом (мне это было понятно — сам так делал). С двух сторон — от угла до угла — простиралась узкая застекленная веранда. На внешней стороне дома царил налет аккуратности и четкости в линиях, а в окраске — сдержанность тонов. Даже традиционное слабое место частников — забор блистал строго вертикальными штакетниками.

Во входной двери замки были стандартными, но один из них — под крупный и нестандартный ключ. Когда мы вошли, то почувствовался стойкий запах нежилого помещения со следами лекарств.

Не спрашивая разрешения, я снял обувь и с удовольствием прошелся по цветным дерюжным дорожкам в большую, метров на пятнадцать, комнату, как называют ее в этих краях «залу».

Вошел и застыл: на меня со стены в упор смотрел Олег Владимирович Пеньковский — его хрестоматийный портрет в форме участника Парада на Красной площади в честь Великой Победы над гитлеровской Германией. Пять орденов, медали… И строгий с еле заметной теплинкой взгляд, чуть пухлые упрямо сжатые губы. Ему было тогда двадцать шесть лет — типичное лицо русского человека, полноватое, овальное с крупным носом и волевым подбородком.

Перехватив мой взгляд и, видимо, озадаченная моей окаменелостью перед портретом, Валентина Николаевна указала на фотографию на комоде. Там человек с чертами Пеньковского был снят рядом с пожилой женщиной, вернее всего, его матерью.

Как мне хотелось быть правым в моей версии? И теперь казалось, что я близок к ее разгадке.

— Этот человек, — сделал я паузу и, глядя в глаза Валентине Николаевне, молвил, — Пеньковский!

Она удивленно подняла и широко раскрыла глаза. И, видимо что-то с трудом вспоминая, с расстановкой сказала:

— Как? Тот самый? Суд в начале шестидесятых?