Читать книгу "Расеянство - Братья Швальнеры"

козу.

–Почем знаешь?

–Было дело.

–Хммм… И все же не благо это.

–Что?

–На насилие насилием отвечать.

–То есть как?

–А так. Ударили тебя по правой щеке – подставь левую. Разумеешь?

–Да как же это?! Он, значит, меня молотить будет как собаку, а я ему – щеки подставлять? Нетушки…

–Ты чего же, священному Писанию противишься?.. – глаза священника налились кровью.

–Да что это за писание такое! Самураи кон в Японии завсегда воевали, праведную месть творили на Земле и жили счастливо и в гармонии. А ты мне сейчас говоришь – свалилось на башку, так лапки вверх и не чирикай…

–Да. Тяготы надо преодолевать с кротостью и смирением.

–Ну вот еще! А зарплату не платят – что делать прикажешь?

–Терпи. Господь терпел и нам велел…

Все внутри Мисимы горячо противилось тому, что он слышал. Не так учил его жить великий японец, совершенно не то подсказывала сама жизнь, не те правила сделали его жизненный путь более или менее прямым! Он не мог согласится с несправедливостью и тем, что шло вразрез со здравым смыслом.

–Да как же это?! Тридцать лет терпел, сейчас голову поднял и воздухом задышал, а ты мне говоришь – обратно под лавку лезь?! Как же это?!

–Да какие это там самураи тебя жить учат?!

Мисима достал из-за пазухи книгу и предъявил ее служителю культа.

–Вот. Юкио Мисима, он же Хираока Кимитаке. Самурай всю жизнь сражается, преодолевает препятствия, а в конце совершает сиппуку.

–Чего?

–Ритуальное самоубийство. Живот себе вспарывает.

–Типун тебе на язык, прости тебя Господи, грешника, – священник воздел глаза к небу и осенил себя крестным знамением.

–А чего?

–Самоубийство грех страшнейший есть!

–Почему?

–Не сам ты жизнь взял, а Господь тебе дал, а потому только Господь волен распоряжаться ею!

–Но ведь ты говоришь, что вся власть в руках Бога?

–Так и есть.

–Так значит не я сам меч беру, чтобы отправиться к праотцам, а Он мне его в руку вкладывает.

Священник задумался.

–Ну нет уж, это ты сам. Ибо все благое – от Бога, а все мерзкое – от тебя!

–Нормально… Почему так?

С негодованием священник смотрел и слушал героя. Дальнейшее развитие дискуссии было бессмысленно – объяснить с точки зрения разума то, что разуму не подвластно, священник не мог – да и никто не сможет, ибо все это будет не более, чем демагогия.

–Ты, я вижу, не вере обучаться пришел, а скверну насаждать, а потому иди отсюда подобру – поздорову. Поумнеешь – тады приходи. Тьфу…

И священник ушел.

Мисима вновь перелез через забор и побрел домой. На душе стало немножко легче, – такое чувство всегда бывает, когда избавишься от недоговоренности и сомнения. Но глобально ответа на мучившие его философские вопросы Мисима не получил. Одно понял – не там ищет.

–…Иван! Поди-ка сюда.

Толстый мужик с метлой подошел к крыльцу церкви, на котором стоял настоятель.

–Это кто приходил?

–Да так, дурачок один.

–Чего хотел?

–На водку спрашивал.

–Понял… А ты чего ризу надел?

–А это отца Григория, старая, в халабуде валялась. Все равно не нужна, я мести взял…

–Господь с тобою. Сними сейчас же… Все вымели?

–Так точно, батюшка.

–Ну ступайте с Богом.

–Дадите опохмелиться, святой отец?

–Вот держи. Только много не пейте – завтра с утра чурки с заднего двора перетаскать надо будет.

–Сделаем, батюшка, все сделаем,.. – исчезая за поворотом, кричал дворник.

Однажды Мисима пошел в библиотеку.

В общем, он не собирался туда идти, но посещение церкви оставило в его душе некую незаполненную пустоту, ментальную дыру, которая не позволяла ему спокойно жить. С волнующим его вопросом он, по традиции, обратился к более мудрому и опытному самураю – Михалычу.

–Слушай, Михалыч… Вот у тебя когда-нибудь бывало такое – получку домой несешь и не рад?

–Постоянно.

–В смысле?

–А чему радоваться? Ее сейчас же моей стерве отдавать придется.

–Нет, я не об этом.

–А о чем?

–Ну вот вроде все в жизни хорошо, все на месте и… чего-то не хватает.

–Чего тебе не хватает?

–Ну не знаю… Внутри пустота какая-то что ли… Что-то не на своем месте, неполноценность какая-то. В душе чего-то…

–Эээ, – мудрый самурай почесал подбородок, лукаво усмехаясь. – Что ж, дело известное. Пустота внутри вызвана ощущением отсутствия конкретной осязаемой цели, ощущением отсутствия стремления к высшему идеалу…

От высокопарности примененного оборота у Мисимы захватило дух – даже в творениях его нового японского идола не встречал он подобных выспренних выражений.

–То есть ты хочешь сказать…

–Ну вот, сам же говоришь. Вроде все хорошо… А завтра? А послезавтра? Стремление быть должно! Постоянное самосовершенствование! Перфекционизм! – последнее слово прозвучало особенно торжественно и значимо, судя хотя бы по тому, как собеседник героя воздел при его произнесении палец к небу.

–Где ж его взять?

–Это уж я не знаю… Книжки почитай… Про Павку Корчагина там или… Ну не знаю…

Мисима все понял – там, где церковь не помогла, пища духовная иного сорта выполнит свою роль. И отправился в библиотеку.

Путь свой он проделывал в крайне неспокойной обстановке. То и дело ему казалось, что каждый встречающий его односельчанин знает или, по крайней мере, догадывается о том, куда он идет, и ему, каждому встречному, кажется намерение Мисимы абсурдным. Настолько не принято было здесь посещать библиотеку, как не принято посещать ее, скажем где-нибудь в Вануату или Верхней Вольте – просто по причине отсутствия в тамошнем захолустье подобных учреждений. Здесь же, хоть таковое и присутствовало, спросом его услуги все же пользовались куда меньшим, чем, скажем, услуги пивной.

По дороге Мисима думал:

«Да, прав Михалыч. В русской литературе-то и надо искать недостающее звено личностного роста…»

Вспомнил он о том, как учительница в школе задавала им изучение творчества Льва Толстого и Куприна, Пушкина и Достоевского, и этих… как их… Салтыкова и Щедрина. Правда, никого из этих шести он толком и не прочел никогда, но вот сейчас вдруг подумалось ему, что, если бы и прочел, то совершенно иначе, быть может, сложилась бы его жизнь. Может быть, раньше пришел бы он к осознанию того, что открыло для него творчество великого японца, а, быть может, открыл бы его для себя куда ранее. Во всяком случае, как говорил все тот же Лев Толстой, «стыдно не не знать; стыдно не хотеть знать», и потому нынешний порыв Мисимы своей благостью все же оправдывал его нынешний тернистый путь к этому неизведанному источнику познания.