Читать книгу "Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К - Макс Фрай"

– А разве такое возможно: вспомнить момент собственного рождения? – спрашиваю я, невольно содрогаясь от брезгливого ужаса. Откровенно говоря, мне вовсе не хочется вспоминать, как я родился. Ненавижу больницы, врачей и кровь, а первые мгновения моей жизни наверняка изобиловали этими душедробительными подробностями.

– Теоретически все возможно, но не все и не у всех получается, – туманно отвечает Франк. – Каждый сам формирует для себя папки с грифами «Возможное» и «Невозможное» и сортирует действительность в соответствии с собственными представлениями о естественном ходе вещей… Ты ведь помнишь, как учился ходить, правда?

Киваю. Странно, что он знает об этом, но ведь я действительно помню, как учился ходить. Не все, конечно, но некоторые эпизоды живы в моей памяти. Первый взгляд на ковер в детской с умопомрачительной, как мне тогда казалось, высоты; сладкая телесная дрожь; ноги (неужели мои?), облаченные в светло-зеленые байковые штанишки, гнутся и выворачиваются под незнакомой доселе тяжестью тела; недружелюбная мощь земного притяжения; панические попытки обрести равновесие и блаженное чувство победы; далекие улыбки и бестолковые действия взрослых, чьи руки больше мешали, чем помогали мне в те дни, поскольку помочь в таком деле, очевидно, невозможно: самым важным и трудным вещам на свете каждый учится сам…

– Для большинства твоих знакомых это совершенно немыслимо: помнить вещи, которые происходили с ними в возрасте одиннадцати месяцев. А для тебя – обычное дело. Что же такого удивительного в том, чтобы вспомнить событие, которое, правда, случилось несколько раньше, зато и потрясло тебя до глубины души?..

Мы тем временем идем по коридору. Словно не по жилому дому прогуливаемся, а некий лабиринт исследуем. С той лишь разницей, что не сворачиваем никуда. Прем себе вперед по прямой кишке, и конца ей не видно. Франк, впрочем, тоже удивлен.

– Смотри-ка, – говорит, – ни единой двери, ни одного поворота. Совсем ничего это место тебе открывать не хочет. Я-то думал… А оно вон как.

Адресую ему вопросительный взгляд. Дескать, объяснитесь, сударь, а то собеседник ваш окончательно охренел от прогулки. Того гляди, разумом повредится, вразнос пойдет – оно вам надо?

– Идем обратно, – мрачно констатирует Франк, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов. – Что ж, сегодня ты не увидишь, как распахиваются двери между вселенными, не встретишь тутошних обитателей, меняющих судьбы, как башмаки, и, тем паче, не сможешь присоединиться к их развеселой компании. Я сожалею, Макс. Я действительно очень сожалею. Тебе понравилась бы такая судьба, ибо в твоих жилах течет кровь бродяг.

– Да ну вас, – бурчу недоверчиво. – Какие уж там «бродяги»…

– Ты никогда не интересовался историей своей семьи, поскольку для тебя кровное родство – пустяк, формальность, скучные и не слишком прочные путы. А потому ты не в курсе, что, к примеру, твоя тетка Евгения, единокровная отцова сестра, с сорок шестого года числится пропавшей без вести, и никто до сих пор не знает, что она просто воспользовалась смутным послевоенным временем как рычагом и перевернула собственную жизнь. Живет теперь под чужим именем на дальней восточной окраине земли и до сих пор – а ведь больше сорока лет с тех пор минуло! – не испытывает желания навестить родной город и обнять постаревшего брата. Спроси ее – почему? – ведь не ответит. Дома ее не обижали, преступлений она не совершала, о несчастной любви даже в книжках не зачитывалась. Все у нее было в порядке, и вот, поди ж ты, такой пируэт… А твой пятнадцатилетний прадед пешком отправился с родительского хутора, затерянного в лесах под Тырвой, на юг, к морю, с единственной целью проверить, такое ли оно теплое, как рассказывали заезжие коробейники. Шел четыре месяца; последние сотни километров – босиком, ибо сапоги рассыпались. Ничего, добрался. Он, конечно, собирался вернуться домой. Но, искупавшись в Черном море, которое, по счастью, действительно оказалось теплым, вдруг понял, что не знает, как называется место, где он родился и вырос, а значит, и обратной дороги для него уже не существует… А его собственная бабка, не то по молодости, не то повредившись рассудком, сбежала из дома с цыганским табором и лишь много лет спустя сподобилась вдруг остепениться и осталась хозяйничать в доме влюбленного деревенского бобыля… Да и прежде, за много сотен лет до ее рождения, ваши общие предки весьма резво носились по свету, хватались за первый попавшийся предлог, чтобы покинуть насиженное место, бились головами о невидимые стены, падали, обессилев, истекали слезами и кровью и умирали под обломками рухнувших воздушных замков. В своем сердце они вынашивали великую тайну, но не умели ее сформулировать, даже для себя. Ты и сам не умеешь, хотя число прочитанных тобою книг уже превысило число картофелин, очищенных всеми твоими прабабками, вместе взятыми. Но тебе повезло, ибо я сделаю это вместо тебя.

Смотрю на него удивленно. Говорит как по писаному, и это настораживает. Пафос никогда не пробуждал у меня доверия; драматическим паузам место на театральной сцене, да и за злоупотребление словечком «ибо» следует приговаривать к годичному безмолвию с конфискацией письменных приборов. Но Франк так увлекся, что ни перебивать его вопросами, ни, тем паче, подвергать критике высокий штиль изложения не представляется возможным. Ладно, помолчу.

– Слушай же, – вещает он торжественно. – Вселенная – живое существо, и, как всякое живое существо, она нуждается в постоянном обмене веществ, то есть – в некоем непрерывном внутреннем движении. Свет – это кровь вселенной, и потому он всегда течет, движется с огромной, по нашим меркам, скоростью; так что с кровообращением у этой девочки, надо думать, все в порядке… Но есть и другие жизненно важные вещества, не так ли? Планеты, где обитают живые существа, можно сравнить с железами внутренней секреции, а нас – с микрочастицами, из которых составлены сложные формулы гормонов: сам по себе никто не имеет решающего значения, но и обойтись без нас тоже нельзя. Выходит, всякий человек рожден именно для того, чтобы перемещаться с места на место. Мы должны путешествовать, иной миссии у нас попросту нет. Идеальный вариант – сновать между мирами, но на худой конец сойдет и беспорядочная беготня по одной-единственной планете.

– Лихо закручено, – вздыхаю. – Получается, оседлые граждане зря жрут свой хлеб? От них вселенной никакой пользы, сплошные убытки?

– Правильно. Твои предки смутно чувствовали, как обстоят дела, и честно старались исполнить свой долг. Их путешествия были несовершенны: обычные бытовые метания по свету, с горы на гору, с хутора на хутор, от моря к морю, из одной неустроенной страны в другую – только-то! Как и их оседлые соплеменники, они не смогли ускользнуть от смерти. Медленно старели и угасали с тоскливым недоумением в глазах: почему, почему же ничего не получилось? Почему не сбылось некое невнятное, но соблазнительное обещание, не раз звучавшее в младенческих снах? И почему, черт побери, так тоскливо и одиноко, хотя вокруг столпились сытые, добротно одетые дети и румяные внуки, и даже строгие соседи давно уже вынесли вердикт: жизнь твоя удалась на славу, – почему? Никому из них так и не довелось узнать, что, кроме этого, есть еще множество удивительных миров. Ты, наследник всех этих неудачников, мог бы найти в моем доме все те двери, в поисках которых они сносили не одну пару железных башмаков, и великое множество других дверей, о которых сам мечтать не смел… Я долго готовился к нашей нынешней встрече, хотел раздразнить тебя чудесами, дабы было потом тебе ясно, ради чего из кожи вон лезть приходится, а ничего не выходит. Эх!