Читать книгу "Механика хаоса - Даниэль Рондо"

Произнеся последние слова, я пожалел, что вовремя не прикусил язык. Мы же все собрались здесь с той же целью – делать деньги. Какая муха меня укусила? Я замолчал и не без тревоги взглянул на Азиза. Он улыбался мне доброжелательной улыбкой.

– Спасибо за откровенность, – после паузы сказал он. – Мы с тобой похожи, хоть я и старше тебя на десять лет. Я учился в Англии. И на своей шкуре испытал все, о чем ты говоришь.

В тот же вечер, чуть позже, я признался ему, что в моей серой жизни мне выпал всего один счастливый день, и это был день 11 сентября 2001 года.

– В тот день Бог коснулся твоей души. Он превратил ее в сад, омываемый бурными потоками.

Я знал, что у бен Ладена огромная семья, но, когда он сказал мне, что мозгом операции 11 сентября был один из его родственников, эти слова произвели на меня сильное впечатление. Окончание моего визита прошло нормально. Я посетил несколько рабочих совещаний и деловых ужинов. С Азизом я больше с глазу на глаз не встречался, но не удивился, когда пару недель спустя он связался со мной через интернет. Мы с ним не вспоминали о разговоре в тот вечер, но именно благодаря его вмешательству, о чем я узнал позже, меня включили в группу, отправляемую в Йемен. Мне предстояло стать хорошим воином в составе катибы мухаджиров, набранной из мигрантов. Перед отъездом я сообщил родителям и коллегам, что еду на Красное море учиться подводному плаванию. На самом деле в Хургаде я пробыл всего пару дней, после чего сел на самолет до Саны.

С тех пор я молча готовлюсь. Отныне вся моя жизнь – это тайная борьба за справедливость. Я не трачу даром ни секунды времени, ведомый своим идеалом, и это наполняет мое сердце радостью. Оставаясь в одиночестве, я смеюсь, как смеялись в Париже мои братья. Французы нас уничтожали, загоняли в пещеры, пытали… Они оторвали нас от земли и, как рабов, заперли на своих заводах. Они изгадили нашу родину. В 1945 году они не пожелали поделиться с нами свободой, которую им принесли американцы. Они смеялись, ломая нам кости и насилуя наших женщин. Сегодня пришел наш черед смеяться. Их настигнет бесконечная мука.

Для меня настал период максимальной мобилизации. Я жду приказа, который выпустит на свободу мою ярость. Свобода и ярость – это все, чем я обладаю. В этой больной стране, прогнившей до мозга костей, бессильной и ни на что не способной, я – виртуоз маскировки – жду, когда взойдет заря Справедливости.

Я готов.

10

«Вилла», Седьмой округ Парижа, Франция

Ламбертен поднялся затемно. Послушал по радио последние новости, нацепил старую ирландскую бейсболку, вышел на улицу, поздоровался с часовыми, круглосуточно дежурившими у ворот «виллы», и зашагал в сторону Эспланады. Это было его любимое время суток. Улицы вокруг Марсова поля еще пустовали, только несколько седанов стояли с включенными моторами. Водители читали газеты и ждали, когда появится начальство. В зимнем небе высилась подсвеченная громада Эйфелевой башни. Быстрая ходьба помогала Ламбертену привести в порядок мысли и решить, что он будет делать днем. Есть люди, которые просыпаются с мечтами о новой машине, или больших деньгах, или топ-моделях, или каникулах на солнечном побережье. У него после смерти жены в жизни остался единственный интерес – работа. Профессия служила ему надежной крепостью.

Он привык, что его никто никогда не ждет, и дорожил своим одиночеством.

Как и раньше, он продолжал вести разговоры с женой. Когда она была жива, они всегда завтракали вместе. Завтрак вдвоем – это было святое. «Каждое утро после душа мы садились за стол и полчаса пили крепкий кофе, касаясь друг друга руками. Это был наш маленький ритуал, знаменовавший начало нового дня. Жалко, что у нас не было детей». Он размышлял о «своем» расследовании, распутывал клубок поступивших к нему разноречивых сведений. Несколько недель назад он поставил на прослушку телефон Мерседес Бауманн – нацисточки, жены рыбака. «Наши люди в Риме сумели с помощью мальтийцев все организовать. До вчерашнего дня это ничего не дало. Она неожиданно уехала в Тулузу. Судя по всему, возникла какая-то срочная проблема на предприятии по переработке металлолома. Я отправил двух человек проследить: вдруг у них там, в промышленной зоне Бланьяка, кто-то появится». Он никогда не думал, что перед смертью – или выходом на пенсию, что для него означало одно и то же, – ему придется столкнуться с тем, что происходило вокруг него сейчас.

В Торбее без Гарри стало трудновато. Комиссар Нгуен («в кои-то веки повезло попасть на толкового полицейского!») работал над расширением сети информаторов, но дело продвигалось туго. Слава богу, Брюно сумел установить контакт с папашей Бухадибой. Он только что прислал ему еще один текст, судя по всему написанный женщиной. В результате удалось вычислить и поставить под наблюдение двух подручных М’Биляла – малийцев, прибывших из Туниса и поселившихся в департаменте Эро, у сборщика металлолома, марокканца, с которым сотрудничал рыбак Камилльери.

Завибрировал мобильник: на него одна за другой посыпались эсэмэски. Секретарь министра не оставлял его в покое. Ламбертен представлял себе, как тот сидит у себя в кабинете на первом этаже здания на площади Бово, снабженном прямой линией телефонной связи с Елисейским дворцом и Матиньоном. Все без исключения чиновники нервничали. Они устали и физически, и морально, не понимали, что они делают и чего хотят, и вся их деятельность сводилась к бесконечным метаниям. Применить жесткие меры? Проявить осторожность? Выждать? Ввести чрезвычайное положение? Не вводить чрезвычайное положение?

По слухам, вчера министру звонил президент, который спросил: «А что думает Ламбертен?» «Я теперь что, его хрустальный шар?» В свою очередь, все громче возмущались полицейские. «После того как в Большом Пироге сожгли две машины, министр проникся ко мне бескрайним уважением. Раньше он смотрел на меня как на истерика, который постоянно сгущает краски, но переобулся на ходу». Он не в первый раз сталкивался с подобным. «В нашей профессии полно лицемеров».

Бывали дни, когда он в душе благословлял исламистов. «Если бы эти мерзавцы не объявили нам войну, что бы я целыми днями делал? Сидел бы взаперти в своей студии в Шестнадцатом округе?» Он зашел в бистро на проспекте Рапп, заказал черный кофе и два круассана. «Как, комиссар, задницу не отморозили?» – поинтересовалась у него хозяйка. Она от кого-то слышала, что он работает в полиции, и на протяжении многих лет упорно называла его «комиссаром». Во все полицейские отделения страны были разосланы фотографии Сами Бухадибы и Эммы Сен-Ком. В газете «Ле Паризьен» появилась заметка, в которой упоминались эти два человека в качестве подозрительных лиц, к счастью мимоходом и без уточнений. Вчера он очень жестко поговорил с коллегами с площади Бово, призвав их к осмотрительности. «Они первые выдают информацию журналистам, лишь бы их не полоскали в прессе за каждый промах».

На прошлой неделе он выдержал настоящую битву за то, чтобы установить круглосуточное наблюдение за Али Конде, он же М’Билял. Два советника министра высказались категорически против, настаивая на недопустимости нарушения прав человека. Все знали, что эта парочка приятельствует с сенатором, известным своей страстью к коллекционированию часов. Ни у кого не возникло на их счет никаких иллюзий. Министр занял сторону Ламбертена. Тем хуже для сенатора, чьи телефонные разговоры отныне записывались. Пока что прослушка не дала никаких результатов. М’Билял безвылазно сидел у себя на вилле в департаменте Сена и Марна; его телефоны молчали. Сенатор больше ему не звонил. Ламбертен заплатил по счету и забрал со стойки бара свою бейсболку.