Читать книгу "Война или мир - Влад Савин"

Я услышала там любопытное сравнение — «нам всего лишь двенадцать лет — значит, мы как Петербург, году в 1715». Но город, вставший на невских берегах, стал началом и символом Империи, уже не прежнего Московского царства. А начало какого пути знаменует этот город, так же возникший на берегу реки и среди болот, как ворота к морю?

Рождение Красной Империи. Что бы там ни говорили о «преемственности» — но после Робеспьеров приходят Наполеоны.

После Молотовска мы вылетели в Полярный, наш главный военный порт на Севере. Там мне пришлось общаться с офицерами флота — и это были люди, культурой гораздо больше похожие на гвардейских офицеров старой России, которых мне доводилось когда-то встречать в петербургских салонах, чем на большевистских краскомов из солдатни и матросни. Подобно тому, как офицеры Бонапарта, даже выходцы из низших сословий, очень быстро впитали в себя дворянский дух — однако этот факт свидетельствует, что наша страна и общество развиваются в направлении новой Империи, а не «всемирной республики труда», которой правят кухарки. Мы посетили там подлодку К-25, знаменитую «моржиху», ушедшую из Молотовска буквально накануне нашего приезда — ее командир, Иван Петрович, показался мне воплощением галантности, и его подчиненные также отнеслись ко мне с большим уважением, кто-то даже цитировал наизусть мои стихи!

Я мало понимаю в технике — меня интересовали прежде всего не машины, а люди: о чем думали они, что чувствовали, выходя в море на бой. Когда я сказала об этом адмиралу Головко, он ответил, что я могу испытать это на себе — «вам будет разрешен учебный поход на любом из кораблей флота, если конечно, пожелаете». И добавил, что «сама Лазарева попросила этот пункт в вашу программу включить». Интересно, что же за человек моя новая знакомая, если ее слово настолько весомо даже для командующего флотом? Или она передавала чью-то более высшую волю?

Конечно, я выбрала «моржиху». Со мной вызвался Ефремов — остальные товарищи заявили, что их на море укачивает, и они уже видели все, что бы их интересовало. Как сказал нам Иван Петрович, ожидался короткий выход на полигон, испытать какие-то новые торпеды — так что не беспокойтесь, Анна Андреевна, не пойдем же мы в бой с болванками, обязательно вернемся в базу. Размеры подводной лодки удивляли, это какой-то сказочный «наутилус», хотя не было залов с люстрами и изысканными интерьерами, зато присутствовала даже финская баня с маленьким бассейном, и физкультурный зал. А так, обычные каюты и коридоры, как на пароходе.

Нас переодели в морскую форму, подобно членам экипажа. Мы обедали в кают-компании, вместе с офицерами. На стене, как положено, висел портрет Сталина — а под ним, еще две фотографии, меньшего размера, какой-то моряк в парадном мундире с золотыми погонами… и Анна Лазарева! Оказалось, это ее муж, бывший командиром «моржихи» всю войну — Иван Петрович был у него помощником — ну а Анна, «это наш ангел-хранитель на берегу». А кроме того, она так хотела хоть раз выйти на этой подлодке хоть в короткий поход, но не сложилось — так что адмирал Лазарев (теперь вспомнила, он в войну против японцев командовал флотом на Дальнем Востоке) приказал хоть портрет ее здесь поместить.

В моей каюте на К-25 был прибор, которого я совершенно не ожидала увидеть на подводной лодке в походе — катушечный магнитофон, какие сейчас наличествуют лишь в радио- и телестудиях. И несколько десятков бобин — там были песни, в том числе и незнакомые мне, не просто «патриотического», а прямо «имперского» содержания! Я жадно слушала — простые рифмы, отсутствие изысков, несложные аккорды откровенно любительского исполнения под гитару — но как мне разъяснили, эти песни сочинялись для исполнения не в салонах, а в «походно-полевых условиях», и вовсе не профессиональными артистами, поэтами и музыкантами, «народное творчество, когда хочется сказать, о чем душа просит». Но — искренне и свежо!

Высока ковыль-трава поля Куликова —

Будто нам для вечных снов выстелен ковёр…

Покидая отчий дом, мы давали слово:

Лучше встретить смерть в бою, чем нести позор.

Скоро поле тишины станет полем брани,

Скоро ночь уйдёт домой, унося туман,

Скоро копья зазвенят в чужеземном стане,

И взовьётся в синеву знамя у славян! (Н.Мельников. Поле Куликово)

В остальном, было даже скучно. На подводной лодке люди постоянно чем-то заняты, так что наше общение с офицерами было гораздо более сухим и коротким, чем на берегу. Мы быстро дошли до «полигона», во время испытаний я и Ефремов находились в Центральном Посту (так на лодке называется место, откуда командир отдает приказы), нас усадили в кресла возле каких-то выключенных приборов, похожих на телевизоры, но со множеством ручек и переключателей на передней панели, строжайше приказав ничего не трогать, «хоть все тут обесточено», сказав что это рабочие места офицеров БЧ-2, для которой учебно-боевых задач сейчас нет. Ефремов после сказал мне, что представлял себе ЦП совсем иным — поскольку в Ленинграде успел посетить лодку-музей Л-3, установленную в Гавани на обозрение всем желающим, «там все на водомерный пост было похоже — сплошные трубы, краны, манометры, и теснота, как в плацкартном вагоне».

Если я правильно поняла, то командир и офицеры, глядя на свои экраны, по которым бегали какие-то цифры, а также линии и точки, определяли по ним положение своего корабля относительно цели. Совершили маневр — Иван Петрович несколько раз приказывал, «курс, глубина» — и наконец, пуск торпед! И сообщение от кораблей наверху — попали хорошо. И так, три раза — все протекало рутинно, никакой атмосферы, напряжения боя! Когда я сказала это во время обеда, кто-то из офицеров заулыбался, а Иван Петрович серьезно ответил, что мишени не стреляют торпедами в ответ. И подводный бой таков, больше похож на шахматы, а не на фехтование — кто кого передумает, предугадает, займет лучшую позицию и выпустит торпеды. Иногда, долгие часы маневрирования и выжидания, ради одной команды «залп».

— Но это больше для старых лодок характерно. У нас скорость побольше, так что все куда динамичнее идет. Так всю войну и работали — потопив без малого сотню фрицев.

Так проходит подводный бой — лодка против лодки. Иван Петрович снова удивил меня знаниями, сославшись на малоизвестный у нас роман американца Джека Лондона. Где была описана «дуэль змеи и птицы», с завязанными глазами против ружья.

— А у нас — вот представьте дуэлянтов в темной комнате. Любое движение — шум, выдающий вас. Можно включить фонарь — но если противник окажется в тени, то он выстрелит раньше вас и не промахнется. Потому, оба стараются определить место цели на слух. Допустимо лишь в последний момент зажечь фонарик, для окончательного прицела. Время не ограничено — у кого терпения больше. Ошибка — смерть. У подводников нет могил — а просто, в срок на базу не вернулся, на радио не отвечает, ну значит, конец!

Нет могил? Я вспоминала подводную лодку «Товарищ», погибшую в тридцать пятом. Как после ее подняли, и извлекали тела экипажа — а я представляла, как они там медленно и мучительно задыхались, заживо погребенные в лежащем на дне стальном гробу (прим. авт — подводная лодка Б-3 погибла в Финском заливе 25 июля 1935, столкнувшись с линкором «Марат». О том писали ленинградские газеты, так что Ахматова вполне могла знать. Только на ПЛ «Барс» не было внутренних прочных переборок — так что экипаж погиб сразу). Брр, по мне так куда лучше умирать, как в Цусиме, от вражеских снарядов! Понятно, отчего у подводников, как мне разъяснили, льготы по сроку выслуги и увеличенное жалование! Почти сотня побед — это какое же мастерство и удача нужны, чтобы выйти живыми? Сто раз заглядывать в глаза смерти — и мило шутить за столом?