Читать книгу ""Шведский стол" - Ася Лавруша"

Вера Федоровна замолчала на полуслове, потом медленно пошла в прихожую, вернулась на кухню с сумкой, вытащила из сумки кошелек, вынула из него сто рублей и подчеркнутым жестом положила на стол Лидии Алексеевне. Зашла к себе, взяла веер, надела пальто, сапоги, шапку, после чего позволила собственной злости громко хлопнуть входной дверью.

Концерт начинался в семь, у нее оставалось больше часа. Она медленно шла по нарядному Невскому. Вокруг то и дело взрывались петарды. Ей казалось, что она снова и снова хлопает дверью. Она вспомнила, что соседская «подарочная» сотня так и осталась лежать на подоконнике. А когда она уходила в магазин, в кошельке у нее было ровно двести рублей. Сто она заплатила за веревку. Вторые сто, не разобравшись, «вернула» Лидие Алексеевне. Значит, у нее совсем нет денег. А она подумывала о том, чтобы выпить шампанского в антракте. Может, она и не выпила бы, но возможность у нее была. А теперь ее нет. А Лидия Алексеевна, кстати, запросто может взять и забрать обе купюры. Она ведь внимательна только к расходам, а к тому, что приходит, не внимательна – просто гребет все подряд, как снегоуборочная машина. Торговая закалка… К тому же у нее начались проблемы с памятью… Впрочем, не только с памятью – похоже, она скоро совсем прекратит соображать. Она же сначала согласилась! Конечно, по большому счету не дело сушить на кухне, но сколько можно мучиться!.. Под ногами Веры Федоровны тихо поскрипывал белый снег, и громко взрывались огненные петарды.

Филармония была похожа на невесту – белое кружево и красные розы. Вера Федоровна посмотрела на себя в зеркало. Белая блузка, черный длинный жакет, черная юбка – беспроигрышная классика. Блузка новая, красивая, и неважно, что костюм в возрасте. Она тоже не девочка. К тому же у нее есть необыкновенный веер. Веер у Веры.

А потом зазвучал Россини, и она забыла о том, что у нее нет денег на шампанское.

После концерта ей не хотелось возвращаться к себе, но идти было некуда. Теоретически она могла поехать к Ирочке, но практически она не сделала бы этого никогда. Вера Федоровна просто гуляла по улицам, вспоминая новогодние капустники на работе и то, как они с мужем водили маленького Витьку на елку во Дворец пионеров.

В начале двенадцатого, почувствовав, что замерзает, она нехотя направилась домой. Дверь старалась открывать как можно тише, надеясь, что Лидия Алексеевна ее не услышит. Но та ждала ее возвращения.

– Вера Федоровна, ну-ка идите-ка сюда, моя дорогая! – громко прозвучало из кухни, едва она ступила на порог. В прихожей появилась Лидия Алексеевна, взяла соседку под локоток и, не даже не дав ей снять обувь, потащила за собой в кухню. – Ну? Смотрите, что у меня получилось!

На одной стене висела красноватая пластиковая коробка, на другой никелированные крючки, между ними шли упругие веревки. Из толстой лески, не вооруженным очками пенсионным глазом – практически незаметные.

– Даже если мы забудем их спрятать, ничего не случится, – гордо сказала Лидия Алексеевна. И после небольшой паузы продолжила: – У Гришки в хозяйстве всегда был такой беспорядок! Я еле молоток нашла!..

На нейтральном подоконнике стоял маленький торт – «Восточный», безе с орехами, не очень жирный, похожий на старый «Киевский». Вера Федоровна его любила. На ее столе лежали две сторублевые купюры.

– Ну что, – спросила Лидия Алексеевна, – чай сразу или подождем двенадцати?

– А давайте ровно в полночь, чтоб по правилам, – ответила Вера Федоровна. – В рюмки, кстати, можно накапать валерьянки…

Утром они одновременно вышли на кухню. Вера Федоровна вытащила из ящика своего стола прищепку и повесила ее на новую веревку. Прищепка была старая деревянная с немного ржавой скрепляющей проволокой посредине и раздвоенным, как у ласточки, хвостом.

– А, может, мы все-таки зря тут все завесили? – то ли спросила, то ли просто произнесла Лидия Алексеевна.

Вера Федоровна тяжело вздохнула в ответ.

Прищепка с большим, предназначенным для толстых полотняных веревок прошлого отверстием в середине, ловко прокатилась по гладкой леске, отсчитав единицу, но стукнувшись о противоположную стену, не удержалась и упала на пол со звуком, отдаленно напоминающим щелчок кастаньет…

Человеческий материал

Ане Пиотровской

Я – квартира.

Я обширна, высока и в прошлом шикарна. Но время выкосило мою роскошь почти без огрехов.

Распахнута моя балконная дверь, и дворовый клен-старожил бесцеремонно метет ко мне воспоминания. Этот ветер добирается до моих костей сквозь кожу штукатурки и множество одежд из ветхих линялых обоев, вскрывает сухие трещины на масляной краске, которые, называясь кракелюрами, доказывают мою подлинность, и по телу моему мелким шорохом осыпающейся цементной пыли бегут мурашки.

А когда-то, почти сто лет тому назад, я была необыкновенно привлекательна и занимала целый этаж нового необарочного дома в зелени. Мой первый хозяин, господин Теонов, был, как говорили в старину, уличанином вящим, серьезным, обстоятельным, должность занимал в Певческой капелле, почти первую, принципальную. Служил с душой, не стяжая, а унаследованное от родителей состояние позволяло ему жить с изяществом и размахом. Женщин Теонов любил, но жен-премьером не слыл. Мною же обзавелся в связи с собственной женитьбой – я была его главной предсвадебной прелиминарией.

Он меня любил. Прихотливо выбирал уверенные цвета и осторожные оттенки для спальни, гостиной, музыкального салона и прочих моих помещений, которые я великодушно предлагала в качестве интериорных конструктов его семейного счастья. Из-за границы выписывал тяжелые материи для моих занавесей, а долее всего выбирал легчайшие репсовые шелка, в которые решено было разодеть стены спальни. Строго следил за соблюдением рифмы потолочной лепнины и филигранных рельефов пяти моих печей. Кладку самих печей контролировал тщательнейше, проверял тягу и поштучно отбирал рукой в плотной лайковой перчатке голубые с зеленцой изразцы. А однажды, поддавшись странному порыву, замуровал в одну из печей крохотную каменную шкатулку, положив в нее два старинных невычурных обручальных кольца – женское серебряное и золотое мужское. Такими кольцами обменивались венчающиеся в веке восемнадцатом, если таинство брака совершалось в точном чинопоследовании.

Печник-чухонец, изрядно, кстати, подуставший от хозяйского соучастия, уверял, что печи прослужат ровно сто лет. Теонов отсчитал от 1913 года столетие вперед. Змеевидной извилистости двойка из будущего отчего-то тотчас же покусилась на его спокойствие. Что-то смутное им вдруг овладело и, пытаясь избавиться от волны, полоскавшей его сердце, он и устроил тайник. Сам не понимал, был ли это привет – через век – другому тысячелетию. Или этим действом Теонов надеялся если не окольцевать, то хотя бы прикормить сизую воркующую удачу. Он был смущен, в голове у него дразнилось нелепое слово «столоверчение», но я его вовсе не осуждала – во-первых, по молодости я любила тайны, а во-вторых, понимала, что больше всего хозяину хочется, чтобы его будущая супруга, Эмилия фон Гроссе, особа в себя влюбленная с такою чрезмерною силою, какая всех слепит и глушит, – чтобы она чувствовала себя здесь превосходно. Мне же было все равно – я и без ее чувств отлично знала себе цену.