Читать книгу "Семейная книга - Эфраим Кишон"

Женушка утверждает, что с очками все в порядке, это я рассеянный, как она не знает что. В ответ я только посмеиваюсь. Она разбирается в психологии очков, как в прошлогоднем снеге. У нее нет ни малейшего представления обо всех их хитростях и кознях. Поэтому я должен вести с ними борьбу один на один. Этой зимой я хотел выдрессировать собаку Мими на поиски спрятавшихся очков по запаху. Я потер ей нос очками и спрятал их в квартире. Подвел собаку к очкам и дал умному животному кубик сахара в качестве премии за находку. Я повторил упражнение несколько раз и на прошлой неделе устроил экзамен:

— Мими, ищи!

Собака встала, начала вынюхивать и в результате привела меня прямо, без всяких колебаний, к сахарнице. Теперь я могу прятать сахар в любом самом невозможном месте квартиры, и она всегда находит его по запаху. По-видимому, они не нуждаются в очках, эти собаки.

В поисках электронного решения проблемы я поинтересовался у студентов Техниона[26]— как работает эта штучка у военных летчиков, прыгающих с парашютом в расположение врага, этот прибор спасения, который без конца испускает сигналы на коротких волнах — пи-пи-пи. Выяснилось, что для очков этот прибор слишком тяжел.

Остается лишь приучать их к лагерю, жить с прикрепленными очками. Вот уже две недели я вообще не снимаю очков, я купаюсь, плачу, сплю в очках и даже нащупываю их рукой перед тем, как заснуть. И мне снится, что очков нет. Просыпаюсь утром — и в самом деле нет.

Выпускное торжество

— Папа, ты придешь?

— Ну конечно.

Этот оживленный диалог происходит между мной и моим сыном Амиром вот уже полгода два раза в день — перед завтраком и при заходе солнца. Симпатичная добрая учительница дала смышленому ребенку главную роль, и с тех пор он стоит в комнате в кругу и непрерывно повторяет официальный текст, как заезженная пластинка: Зайчик мальчик стульчик колдунчик — раздается из комнаты — луна полна зелена одна… И так далее — без перерыва. Даже по дороге в школу смышленый ребенок бормочет: кошка окошко немножко ложка.

Класс был переполнен видами Израиля до такой степени, что это вызывало утомление, и мне осталось место лишь в уголке под Нижней Галилеей возле пирожных. Было очень жарко, и размножение родителей вызывало опасения. У среднестатистического отца вроде меня выбор был невелик — либо сидеть на стуле и видеть лишь затылки, либо стоять и наблюдать за своим потомством. Как человек, привыкший искать компромиссы, я уселся на подлокотник кресла. Передо мной стояла какая-то мама с младенцем, которого она держала вверх ногами; ребенок глядел на меня карими глазами и дрожащими ноздрями вдыхал мой запах.

— Папа, — спросил меня ребенок перед тем, как мы расстались, — ты остаешься?

— Да.

Амир уселся на скамье со всеми, и полилась из их уст массовая песня. Мы приехали, как хорошо, Хава Нагила. Родители тоже подпевали, когда на них смотрела учительница. Затем один светловолосый ребенок выступил со словами благодарности родителям:

— Раз, два, три, в Иерусалим пошли, море расступилось, и все египтяне утопились, все были герои, родители нас ведут за собою.

Я себе сижу, как вы помните, в некотором отдалении от арены действия, и текст доходит до меня несколько уставшим. Вот и сейчас какой-то маленький мальчик что-то декламирует про страну Израиля, но я ничего не слышу и получаю лишь визуальное удовольствие. Сын мой все время поглядывает в мою сторону — а здесь ли я еще? Перевернутый младенец тоже меня исследует. Бурные аплодисменты, я спрашиваю: конец ли это?

— Ансамбль флейт-класса, — объявляет маленький конферансье на сцене, — наследие наших отцов в нашей стране.

Я обожаю флейту, но в основном на лужайке и ни при такой концентрации городского населения. Количество исполнителей в четвертом классе — четыре, поэтому они играют четыре части, чтобы у каждого было соло, — Нарди, Гайдн, Шенберг и Дворжак, сюита страны Израиля.

Тут уже обозначилась определенная тенденция — ручеек родителей потек к окнам. Несколько пап вытащили газеты и с шумом их развернули. Нехорошо. Я попросил у кого-то спортивную страницу.

По окончании концерта флейт мы уже хлопали с большой осторожностью. Но это было еще не все. Гедерн, увертюра «Леонора» для Людвига ван Бетховена.

Если этот младенец не отведет от меня своего взгляда, просто не знаю, что я сделаю…

Погодите!

Мой сын встает и выходит на сцену. Тихо! Он выходит со стульчиком и пока, как мне кажется, работает реквизитором. «Папа, ты здесь?» — спрашивает его взгляд. «Здесь», — отвечаю я, помахивая ему. Все-таки это мой сын.

Почему не устраивают такие праздники на улице, на лоне природы? Или в бассейне?

Один симпатичный мальчик стоит на стульчике моего сына и утверждает, будто он — Залман-мечтатель. Я решаю послушать, и будь что будет. Все мои чувства напряжены.

— Вы спрашиваете почему, так я вам отвечу — мама сказала так, я пошел и крикнул: ребята, это кот, или кот тоже, и что же? Вы не поверите, он сделал хоп и вдруг схватил его, и вот, и дал ему флакс, и что же? Он же был на стенке нарисован!..

Дети взрываются мощным смехом. Я же чувствую, что, без сомнения, нахожусь в стадии полной сенильности. Я сосредотачиваюсь, прикладываю руку к уху, я весь — чувствительный микрофон, но я не в состоянии разобрать даже одного предложения. Я вижу, что и другие отцы дышат тяжело.

У двери проходят изнурительные переговоры между мамой Залмана и учительницей. Учительница требует сократить программу, мама же указывает на недюжинные усилия, потраченные на подготовку спектакля. Еще три веселых анекдота, и хватит. Учительница: одного достаточно. Мать: три! В конце концов достигнут компромисс: три. Плюс дополнительно про страну Израиля, ребята, он пошел и не нашел, и спросил, и прыгнул, и трах…

Первый час уже прошел. Мать, которая стоит передо мной с перевернутым ребенком, под шумок теряет сознание и падает на пирожные. Я подскакиваю к ней, чтобы помочь выйти на свежий воздух, однако несколько тертых отцов опережают меня и убегают веселыми прыжками на свободу, ждущую за стенами. Ну, это уже конец, конечно?

— А сейчас, — говорит конферансье, — группа «Кукареку» — птицы нашей прекрасной страны!..

Я не так уж сильно люблю детей. То есть я их очень люблю, но понемножку, не всех сразу. Во-первых, артисты из них ужасные, я еще не видел в жизни такой любительщины. Вот теперь, к примеру, они там прыгают с зонтиками под квартет флейт, как Пиноккио, сделанный из дерева. Если помните. Они поют:

— Наш веселый петушок, та-та-та-та гребешок, наш цыпленок что-то там спросонок…

Такой усталости я не чувствовал со времени трехдневного похода. Окон уже не видно из-за гроздьев родителей, висящих на них целыми ротами. Влажность растет. Глаза матерей запали глубоко в орбиты, маленькие братья и сестры хотят пи-пи, отцы курят во дворе в атмосфере открытого бунта.