Читать книгу "Автопортрет неизвестного - Денис Драгунский"

– А вдруг он прав? – Вася присел перед Алабиным на корточки. – Смотри, раньше в Москве было два миллиона. Сейчас четыре. Перенаселение, факт. В трамваях давка, улицы узкие и почти всё в центре. Даже вокзалы почти что на Садовой. А вдруг Антон Вадимыч вперед смотрит, на много лет, на полную победу коммунизма, а эти – они просто близорукие?

– Маленький мой умный и добрый человек. – Алабин старался говорить мягко и очень миролюбиво. – Как ты справедливо отметил полчаса назад, мы с тобой не специалисты в области градостроения. Василий! В любой науке идет борьба идей, так было, так есть и так будет. Если борьба идей прекратится, вместе с ней умрет и наука. А в наше время борьба идей осложняется классовой борьбой. А классовая борьба только обостряется по мере победной поступи социализма. Этот поразительный исторический парадокс гениально вскрыл и объяснил товарищ Сталин. Чем ярче и бесспорнее достижения советского народа, тем яростнее реакция врагов прогресса. Понимаешь, Василий, когда СССР только начал свою великую стройку, то наши враги внутри страны и за ее пределами, – Алабин мельком сам про себя отметил, что говорит как по писаному, и на миг застыдился, но потом внутренне махнул рукой, – наши враги думали: «Ну ладно, ну пускай стараются, все равно у них – то есть у нас, у советских! – ничего не получится». И они были в общем спокойны. Но вот теперь они в полном бешенстве.

– То есть Антон Вадимыч – кулак недорезанный? Беляк недобитый? – сказал Вася, почему-то зевнув во весь рот. – Ой, прости, папа… Или в самом деле агент германского фашизма?

– По-моему, это ты проявляешь близорукость. – Алабин отложил уголек. – Политическую! Гляди, он предлагает ограничить приток населения. И что получится? Чиновничий городишко на манер американского Вашингтона? А Москва должна быть столицей рабочих!

– А жить рабочим где? В бараках?

– Пока – в бараках.

– Хорошо рассуждать в этаких хоромах, – сказал Вася и выпрямился.

– Это твои хоромы, – пожал плечами Алабин. – В том числе и твои. А ты, оказывается, ханжа.

– Да мне ребят из класса в гости позвать стыдно!

– Ну и катись тогда! – цыкнул Алабин, вот так: «ктись тгд!», но тут же вцепился в Васин рукав и проговорил, почти простонал: – Прости. Я не в том смысле. Прости, сынище, я сам не знаю…

– Ну и что с ним будет, с Антон Вадимычем? – спросил Вася.

– Ничего страшного, – сказал Алабин, поглаживая его руку. – Ну, с кафедры погонят. Потом восстановят. Как с Шостаковичем было, знаешь? Сначала разругали в пух, отовсюду погнали, играть перестали. А потом ба-бах – и профессор Ленинградской консерватории. Снова в полном доверии руководства. Товарищ Сталин про его новую симфонию знаешь как сказал: «Правильный ответ советского художника на справедливую критику». Вот так! Ну в крайнем случае пошлют куда-нибудь в Пермь. Там тоже архитекторы нужны. Укрепить периферийные кадры.

– Фашистами кадры не укрепляют!

– Ой, – сморщился Алабин. – Ты бы еще полчасика Марину послушал! Она тебе наговорит сорок бочек арестантов. Паникерша. Истеричка. – Он снова взял уголек и стал набрасывать на грунте и напевать: – Душевно рад за Гришку Попельзона… Ужасно шумно в доме Шнеерсона.

– Что?

– Сегодня свадьба в доме Шнеерсона,Из окон прямо дым идет! —

хитренько запел Алабин, подмигивая и гримасничая.

Там женят сына Соломона,Который служит в «Губтрамот».Невеста – машинистка с финотдела,Сегодня разоделась в пух и прах,Фату мешковую надела,И деревяшки на ногах!

Алабин напевал с еврейским акцентом, закладывая большие пальцы за воображемую жилетку.

Сам преддомком Абраша дер Молочник, Заходит он со свитой будто царь, За ним Вайншток, его помощник, И Хаим Качкес – секретарь!

Вот такая милая еврейская песенка. Меня учитель рисования научил. Незабвенный Саул Маркович Гиткин. Мне нужна кепка. Как у тебя. Такая вот хорошая кепка, блином. И с большим козырьком. Ну, что смотришь? Дай мне свою кепку, ненадолго.

Когда Вася принес кепку, Алабин надел ее, посмотрелся в зеркало и запел:

– Замашки преддомкома были грубы,И не сумел жених ему смолчать!Он двинул преддомкому прямо в зубы,И начали все фрейлехс танцевать!

– Что такое «фрейлехс»? – спросил совсем ошарашенный Вася.

– Попробуй сам догадаться. Чисто логически. Как говорил Шерлок Холмс, «это элементарно, дорогой Ватсон!»

– Наверное, танец? Еврейский танец?

– Молодец-умница, – сказал Алабин и покрутил головой, глядя на свое отражение. – Скажи, я похож на еврея? Ну как? Смотри – вроде умный вид. Тонкий нос. Даже, кажется, слегка с горбинкой. А? Ну?

– Не знаю… Как взглянуть…

– Не пытайся угадать, что мне понравится! Скажи как есть!

– Не знаю! – Вася даже испугался.

– И я не знаю, – сказал Алабин. – Ладно, иди.

Вася постоял недолго, успокоился. Кивнул на подрамник:

– Что творишь?

– Сам не видишь?

– Автопортрет «Прощальный», – патетически-ехидно сказал Вася.

– Зря ты так, – вздохнул Алабин. – Автопортрет «Еврейский». Автопортрет Петра Алабина в виде его учителя Саула Гиткина.

– Сложно, – сказал Вася.

– Ну извини. Никто тебе не обещал, что будет просто. Иди, иди, иди, дай поработать. И сам поработай.

– Кстати, – сказала Юля. – Вот тут Алабин говорит Васе: «Элементарно, Ватсон». А это придумано в советском фильме с Ливановым. То есть это анахронизм. Вычеркни.

– Не надо, – сказал Игнат. – Это очень давняя фраза. Я когда-то писал рассказ, и в нем один персонаж говорит другому: «Но это же элементарно, Ватсон!» Мне тоже сказали, что это из советского кино. Но я решил покопаться. Да, в рассказах Конан Дойла вот именно этой фразы нет. Правда, есть нечто похожее: «Проще простого» есть, «Элементарно», но без всякого Ватсона тоже есть. «Все это лежит на поверхности, дорогой Ватсон, уверяю вас», и еще пару раз «Точно, мой дорогой Ватсон». Но зато «Элементарно, мой дорогой Ватсон» есть в американском фильме двадцать девятого года. Сценарий писал сам Конан Дойл. Но самый первый раз это было вообще в девятьсот первом году в спектакле по «Шерлоку». Актер Уильям Жиллет придумал. Кстати, он заставил Шерлока курить изогнутую трубку. Знаешь почему? Изогнутая трубка позволяет лучше видеть лицо актера из зала, а прямая его заслоняет. Вообще, это выражение – одно из самых популярных в английском языке начиная с самого начала двадцатого века. Так что Алабин вполне мог его где-то слышать. От какого-нибудь переводчика. От Ивана Кашкина, например. Он же общался с творческой интеллигенцией. Или от знакомого сотрудника Наркоминдела. Да и вообще от Павла Павловича Челобанова! От своего мастера во ВХУТЕИНе Генриха Робертовича Флика или самое простое: от Гиткина Саула Марковича. Они ведь бывали в Европе! В Париже и в Лондоне.