Читать книгу "Мгновения жизни - Марика Коббольд"

— То же самое можно сказать и о тебе, дорогая.

Грейс собралась было надуться, но губы сами собой расплылись в широкую улыбку.

— Я счастлива, Эви. Я сижу здесь, зная, что сейчас он вновь войдет через эту дверь, и этого простого факта достаточно, чтобы… только не смейся… чтобы у меня запела душа. — Разговаривая, Грейс перекладывала ноги одну на другую, изучая свои только что накрашенные ногти, и вообще ерзала и нервничала, как пятилетняя девочка.

— Ох, Грейс, ты влюбилась по уши. — Миссис Шилд села к ней поближе на софу. — Но, милая, будь осторожнее. Ты уже достаточно страдала.

Грейс улыбнулась, а потом вздохнула.

— Даже не знаю, что и сказать. По-моему, от меня уже ничего не зависит.

Положив на плечо Грейс сухонькую лапку, Эви произнесла:

— Помни, что только от тебя зависит, как ты справишься с тем, что выпадет на твою долю.

— Как-то я была у психотерапевта, и она сказала мне то же самое.

— Все психотерапевты, как ты их называешь, говорят это.

— Все-то ты знаешь.

— Я знаю все, — согласилась миссис Шилд.

— Она мне нравится, — заявил на следующее утро Джефферсон, когда они сумели наконец выбраться из медвежьих объятий миссис Шилд. Возвращаясь от миссис Шилд домой, Грейс с грустью размышляла о том, почему, когда она прощается с мачехой, та всегда кажется ей вдвое меньше ростом, чем при встрече с ней.

— Открою тебе одну тайну, — сообщила ему Грейс, — она мне тоже нравится.

— Почему это тайна и почему, говоря о ней, ты называешь ее «миссис Шилд», а не «моя мачеха», «мама» или хотя бы просто по имени?

— Детские заморочки, увы. После того как моя мать умерла, я долгие годы ждала и надеялась, что она вернется. Мне не позволили увидеть ее в больнице, но я подслушала, как отец сказал тете Кэтлин, что мама была «изуродована до неузнаваемости». Я уцепилась за эту фразу, подумав, что произошла ошибка: в то время во многих моих любимых книжках рассказывалось о таких ошибочных опознаниях. У меня была разработана своя версия: мама потеряла память и теперь блуждает где-то. Когда она не вернулась, я начала винить в этом миссис Шилд, говоря себе, что моя мама знает о том, что ее место заняла другая женщина. О, в детстве я была взбалмошным и противным ребенком. Полагаю, я называла ее «миссис Шилд», чтобы подчеркнуть свою неприязнь к ней и к отцу и чтобы сохранить дистанцию, наверное. Но, повзрослев, я перестала надеяться на то, что мама когда-нибудь вернется. Я привыкла к миссис Шилд, полюбила ее и даже помню точно, когда это случилось. Я сидела за кухонным столом, делая домашнее задание по математике, а она готовила мне чай. Подняв голову, я увидела, что она здесь, рядом, как всегда бывало в пять часов, когда я приходила домой из школы. Мачеха стояла у плиты в своем ужасном розовом переднике «Тетушка Тэбби»[16] с оборками. И я полюбила ее за это, за то, что она всегда рядом. Мне захотелось, в свою очередь, сделать ее счастливой, и я решила, что буду звать ее «мамочка». Но я просто не смогла выговорить это слово. Я попробовала было звать ее Эви, и так я обращаюсь к ней, когда мы наедине, но я все равно привыкла к «миссис Шилд».

— Я — полная противоположность тому, что ты называешь «всегда быть рядом», — тихо проговорил Джефферсон.

Грейс убрала левую руку с рулевого колеса и погладила его по щеке.

— Да, ты прав. Но это нормально, я больше не жду чудес, с тех пор как выросла. — Он рассмеялся, но до боли сжал ее руку.

Как только они въехали в Нортбурн, Грейс припарковалась на обочине напротив огромного белого особняка в стиле 1920-х годов — из тех, которые более уместно выглядят в пригороде Лондона, а не в сельской местности.

— Вот здесь мы и жили, это Гейблз.

— Отличный дом.

— Миссис Шилд любила его. У нее едва не разорвалось сердце, когда пришлось покинуть дом, но он стал слишком большим для нас. Смешно, мы говорим о доме так, словно он за одну ночь взял и вырос, как подросток, а наутро оказалось, что занавески на окнах коротки и нет ни одного предмета мебели прежней, нормальной величины.

— А ты, разве ты не возражала против того, чтобы она продала его?

— Нет, наверное, меня тоже обуревали какие-то сентиментальные чувства. Все эти счастливые воспоминания детства. Я могу показать тебе розовый куст, под которым мы с Финном хоронили своих домашних зверюшек, пока их косточки не вылезли из земли и нам пришлось перенести погребение в заросли лилий… не бойся, шучу. Посмотри, вон дуб, тот самый, с которого я упала и сломала руку, когда мне было десять лет. А вон там, в углу, маленький сарай, куда однажды я заперла Финна и забыла о нем, отправившись ночевать в дом Ноя, так что миссис Шилд пришлось сообщать в полицию о его пропаже… — Грейс обернулась к нему с радостной улыбкой. — Какое счастливое время!

— Похоже, ты была действительно отвратительным ребенком.

— Еще каким, все так говорили.

Он притянул ее к себе.

— Я здорово разозлился на своих родителей, когда они продали наш дом, — сказал он. — Я знал, что веду себя эгоистично, да еще и нелогично: я уехал из дому еще десять лет назад, но все равно устроил сцену. Он был просто огромен, и родители решительно не знали, как его содержать: шесть спален и необъятный двор, тогда как моя бедная старая мама всю жизнь мечтала о небольшой уютной квартирке на окраине города с видом на реку. Но я вел себя так, словно все обязано было оставаться прежним исключительно ради меня, в то время как сам я мог переезжать с места на место и меняться так, как мне хотелось.

— Неважно, насколько мы повзрослели, в отношениях с родителями мы всегда остаемся консерваторами. Хотя, честно говоря, я не возражала против того, чтобы миссис Шилд продала Гейблз. В общем-то, я была там счастлива, хотя дом всегда казался мне немного скучноватым. Однако труднее всего оказалось уехать из Кендалла. Здесь, проведя рукой по стене, я думала, что этой стены касалась и рука моей матери, она поднималась по этим лестницам, готовила мне обед в этой кухне — ну, ты меня понимаешь. Но, покинув Кендалл, я уже не испытывала чрезмерной привязанности к какому-то месту. Может быть, первый раз приходится рвать по живому, зато дальше получается легче. Вообще-то мне всегда хотелось жить в доме Ноя Блэкстаффа. Мы с ним дружили детьми. Его отец умер. Так что дом, строго говоря, принадлежал его дедушке с бабушкой, но он все равно приезжал к ним на каникулы. Старики по-прежнему живут там, вон в том огромном, восхитительно мрачном старинном доме ниже по улице. И еще у Ноя было привидение. Это не был призрак его отца или другого родственника, пусть дальнего, но, на мой взгляд, лучше хоть какой-нибудь призрак, чем вообще никакого. А ему даже не было интересно. Мне это представлялось верхом несправедливости. У него имелись Нортбурн-хаус, привидение и знаменитый дед. Старикан был художником, представителем богемы, можешь себе представить? Естественно, Артур Блэкстафф был нашим сельским представителем богемы, то есть носил плащ, широкополую шляпу, охотился на лис с гончими и знал, как правильно есть суп. Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, он был чертовски консервативен — знаешь, из тех людей, которые готовы похлопать тебя по спине со словами «Не повезло, парень, на все воля Божья», если ты признаешься им, что у тебя сифилис, но они же сожгут тебя живьем, узнав, что у тебя СПИД.