Читать книгу "Марсиане - Ким Стэнли Робинсон"

«Всегда» в относительном смысле, разумеется. Я имею в виду, что все это существует уже несколько лет. Но вообще ландшафт на Марсе меняется непрерывно. «Прерывистое равновесие», как сказал однажды Сакс, – только без равновесия. И охлаждение 2210-х, годы без лета, складывались так, что, если ничего не предпринять, всего этого пейзажа в устье реки не существовало бы еще много лет.

Но методы, которые, казалось, не давали никакой надежды остановить тенденцию, выглядели поистине радикальными. Тем, кто любит эту природу, мысль о миллионе термоядерных взрывов в глубоких слоях реголита казалась чем-то шокирующим, чем-то отвратительным. Можно привести все доводы о сдерживании излучения, о значимости тепла на глубине, даже об избавлении от старого земного оружия – но все равно этого будет мало, чтобы получить одобрение защитника окружающей среды.

Усугубляло обрисованную ситуацию следующее: некоторые адвокаты, защищавшие предлагаемые методы тяжелой промышленности, делали это, используя самый идиотский из языков. Они словно не понимали силы своих слов. Они бросались понятиями вроде «предопределение судьбы» Марса, будто упомянутое понятие не происходило из определяющего момента в американской истории, – момента, неразрывно связанного с империалистическими захватническими войнами, с безмозглым патриотизмом невежд и геноцидом, который большинство американцев до сих пор не желают признавать. Поэтому использовать эту ужасную старую фразу в контексте спасения марсианской биосферы было безумством, но некоторые все равно это делали.

А других, вроде Иришки, это резко отталкивало. Именно из-за слов. Я высидел всю сессию мирового природоохранного суда, слушая доводы «за» и «против», и, хотя моя работа касалась непосредственно слов, я думал: «Какой абсурд, какой ужас!» Язык – это ничто, кроме огромного набора ложных аналогий. Должен быть лучший способ выразить свою точку зрения.

Поэтому, когда сессия закончилась, ко мне подошли Иришка и ее коллега Фрея и мы сели в поезд, увезший нас по экваториальной железной дороге во фьорд Ареса, а оттуда поднялись на северо-запад вдоль залива Хриса к гравийной дорожке, что выводила на Сучжоу-Пойнт, над широким пляжем в устье реки Оксии. А одним ранним летним утром мы проехали за поворот дороги вдоль утеса, и все прояснилось. Горизонт являл собой чистую линию между морем и небом. И то, и другое было синим: небо – темно-синим с сиреневатым оттенком, словно синий слой сливался в нем с красным; море – вовсе почти черным и просматривалось до большой глубины. Суша же представляла собой обычную красную породу, пусть и слегка черноватую, как во всем этом регионе, где она темнела по мере приближения к черному Сирту. Ветра не было, а вода казалась такой спокойной, что волны разбивались, как в волновом лотке на уроке физики, с шумом оставляя за собой пенящиеся белые кружева, утекающие обратно, обнажая влажный красный песок.

Я заметил, что после недавней бури дно снова сильно изменилось. Вдалеке на левой стороне пляжа появилась новая точка разлома, а эта песчаная отмель тянулась под идеальным углом к наступающим утренним волнам, которые были, к слову, достаточно велики. Вероятно, по каньону Касэй и фьорду на другой стороне залива Хриса гулял сильный ветер, порождавший эти волны в тысяче трехстах километрах оттуда. Мы могли видеть лишь, как они поднимались над горизонтом, где их гребни идеальными рядами, слегка наклоненные в нашу сторону, будто дуги круга, большего, чем сам залив Хриса, вплывали, чтобы закучерявиться вокруг Сучжоу-Пойнта и ворваться на наш пляж. Одна за другой, они опрокидывались на новую точку разлома, а затем разбивались поперек пляжа и шли аж до нового устья реки, что было справа вдалеке. Происходило все это быстро, но не слишком, и каждый раз немного по-новому. Более совершенных условий быть не могло.

– О боже! – воскликнула Иришка. – Мы в раю!

Мы припарковались у обрыва прямо над пляжем, выбрались из машины и надели гидрокостюмы. Затем спустились по тропе и прошлись поперек пляжа, неся ласты в руках. Пена накатывала на нас, и мы вскрикивали, когда наших лодыжек касалась холодная вода – градусов восьми-десяти, – однако мы быстро разогрелись. Мы вошли в воду по пояс и, нацепив ласты и трубки, нырнули под следующий бурун. Хотя открытыми у нас оставались только лица, мы закричали от шока, ощутив холод, и вновь встали на ноги, теперь оказавшись в воде по грудь. Когда волны хлынули на нас, мы повернулись к ним спинами, а затем нырнули под высокую белую волну и поплыли в воде.

Это было непросто. С пляжа волны всегда кажутся меньше, а с обрыва тем более – особенно если на них не катается никто, отчего трудно ощутить масштаб. Сейчас прямо перед собой мы видели, что разбивающиеся волны на самом деле достигали двух-трех метров в высоту. Если нырнуть под такую, придется туго, если не проделать все как следует. И какими бы хорошими ни были гидрокостюмы, под ними всегда пробирает до дрожи.

Я глубоко нырнул за мгновение до того, как меня накрыла бы стена воды, и позволил подтолкнуть себя лишь нижней части волны. Меня слегка всколыхнуло, будто флаг на ветру, а затем резко вытолкнуло вверх. Я очутился на поверхности, загребая воду руками и ногами, как мог, пока меня с шумом не накрыла следующая волна, под которую я нырнул снова. Если правильно рассчитать время, то можно использовать подводное движение, и тогда будет намного легче, чем если будешь бороться с волной. Иришка была в этом настоящим мастером, и в этот день, как всегда, находилась далеко впереди нас.

Я окунался шесть раз, а потом увидел, что могу увернуться от следующей волны как раз перед тем, как она обрушится, и поплыл что было сил, отталкиваясь своими длинными ластами и ощущая, как меня затягивает и обратный поток. Затем взметнулся к склону следующей волны и прорвался сквозь ее прозрачную верхнюю часть, а после – упал на ее задний склон и поплыл, уже не тревожимый ее волнениями. Я оказался снаружи!

Следующая волна просто подняла меня в воздух, позволив быстро осмотреться. Я только чуть-чуть отплыл от точки разлома, а Иришка и Фрея уже были впереди меня. Иришка как раз выплыла на волну, развернулась на ней и поплыла на спине, когда волна подхватила ее – огромная масса воды, будто по волшебству, поднимала ее все выше и выше.

Затем Иришка перевернулась на грудь и упала на склон волны. Вытянула свои перепончатые перчатки вниз перед собой, создав небольшую глиссирующую поверхность. А потом извернулась и выполнила боттом-терн [58], отбросив от себя белый вал воды. Гидрокостюмы теперь были больше похожи на летные костюмы и становились жесткими при давлении на них, – колени Иришки сейчас сомкнулись, позволив ей скользнуть по поверхности воды, касаясь ее лишь двумя руками, голенями и ластами.

Так она скользнула на широкое плечо волны, которое разбивалось слева от нее с размеренной величественностью. Но обычно у нее было достаточно времени, чтобы прорезать склоны, подниматься у гребней и опасно падать вниз перед разломом, где ей, по сути, приходилось снова ловить волну, но теперь с куда большей инерцией. И она могла подняться обратно по склону – к скату, уходящему затем к гладкой поверхности внизу. Туннель, да! На полпути к пляжу, как казалось, находился быстрый участок, где волна становилась тубулярной, и Иришка на несколько секунд исчезла из моего поля зрения, а потом выстрелила из туннеля высоко на плечо, вновь прорезав воду, чтобы остаться в этой же волне.