Читать книгу "В тихом омуте - Пола Хокинс"

Я стараюсь получать удовольствие от жизни с твоей дочерью, потому что она – вся моя семья и другой у меня не будет. Она приносит мне радость, а утешение я нахожу в том, что человек, который лишил тебя жизни, и сам скоро отойдет в мир иной. Он расплачивается за то, что сделал со своей женой, своим сыном и с тобой.

Патрик

Патрику больше не снилась жена. Теперь ему снился другой сон, в котором события, произошедшие в тот день у них дома, развивались по-другому. Вместо признания он хватал нож со стола и вонзал его детективу прямо в сердце, а покончив с ней, разбирался с сестрой Нел Эбботт. Возбуждение охватывало его все сильнее, и он, наконец насытившись, вытаскивал нож из груди сестры Нел и переводил взгляд на Хелен, стоявшую рядом. По щекам у нее струились слезы, а с рук капала кровь.

– Папа, довольно, – говорила она. – Ты ее напугал.

Просыпаясь, он каждый раз вспоминал выражение лица Хелен, когда он признался в содеянном. Он был рад, что не видел реакции Шона. Когда тот вернулся вечером в Бекфорд, Патрик уже дал признательные показания. Шон посетил его лишь один раз, еще до суда. Патрик сомневался, что увидит его снова, и это разбивало ему сердце. Потому что все, что он ему рассказывал, вся выстроенная им жизнь были исключительно ради блага сына.

Шон

Я не тот, за кого себя принимаю.

И никогда не был тем, за кого себя принимал.

Когда все начало рушиться, когда я сам стал разваливаться на части после слов, которые Нел не следовало говорить, я старался сохранить рассудок, постоянно повторяя себе: «Все так, как есть и как всегда было. По-другому просто быть не может».

Я был сыном матери, покончившей жизнь самоубийством, и отца – порядочного человека. Я стал офицером полиции. Женился на достойной, добропорядочной женщине и жил достойной, добропорядочной жизнью. Все было просто и ясно.

Конечно, определенные сомнения у меня имелись. Отец рассказывал, что после смерти матери я три дня не разговаривал. Но я помнил – мне казалось, что это воспоминание, – наш разговор с доброй и ласковой Дженни Сейдж. Разве не она отвезла меня к себе домой той ночью? Разве мы не сидели на кухне и не ели тосты с сыром? Разве я не сказал ей, что мы поехали на реку вместе? «Все вместе?» – спросила она. Я тогда решил вообще больше ничего не говорить, потому что боялся что-то сделать не так.

Мне казалось, что в машине нас было трое, но отец заверил: мне просто приснился кошмар. И в этом кошмаре меня разбудила не гроза, а крик отца. И мамы. Они кричали друг на друга и оскорбляли. Она – «неудачник, животное», он – «неряха, шлюха, плохая мать». Я услышал громкий удар. Другой звук. А потом вдруг все смолкло, наступила тишина.

Только дождь и гроза.

Затем послышался скрежет отодвигаемого стула и скрип задней двери. В том кошмаре я тихонько спустился вниз и притаился возле кухни, стараясь не дышать. Снова голос отца, уже тихий, что-то неясно бормотавший. И еще – скулила собака. Но собаки у нас не было. (В том кошмаре я даже подумал: может, они ссорятся из-за того, что мама привела домой бездомного пса? Она на такое вполне была способна.)

В кошмаре я вдруг понял, что остался дома один, и выбежал на улицу. Родители уже садились в машину. Они собирались уехать и бросить меня одного. Я испугался, с криком бросился к машине и забрался на заднее сиденье. Отец вытащил меня, громко ругаясь. Я вцепился в ручку дверцы, лягался, плевался и укусил отца за руку.

В том кошмаре мы ехали втроем: отец за рулем, я сзади, а мама на пассажирском сиденье, только она сидела не ровно, а привалившись к двери. Когда машина резко повернула, голова мамы откинулась, и я увидел на ее лице кровь. Она пыталась что-то сказать, но я не понимал слов: они звучали странно, как будто она говорила на непонятном языке. Лицо у нее тоже выглядело странно: искривленное, рот перекошен, а глаза закатились, и в глазницах виднелись одни белки. Язык вываливался изо рта как у собаки, на губах розовая слюна. В кошмаре она протянула руку и дотронулась до меня. Я в ужасе отпрянул и забился в угол, прижавшись к дверце, стараясь отползти как можно дальше.

Отец объяснил, что мне привиделось в кошмаре, будто мама до меня дотронулась. На самом деле этого не было. Мне показалось. Точно так же как запомнилось, что мы втроем ездили в Крастер и ели там копченую рыбу, хотя мне было всего три месяца и я никак не мог этого запомнить. Отец сказал, что я увидел снимок коптильни и представил себе, как мы там были. Примерно так.

Это звучало довольно убедительно. Не давало ответов на все вопросы, но все-таки многое объясняло. А в двенадцать лет я вспомнил кое-что еще: я и раньше помнил, как выбежал на улицу под дождь, но на этот раз отец не садился в машину, а заталкивал в нее маму. Усаживал на пассажирское сиденье. Я вспомнил это очень отчетливо, и это не казалось частью ночного кошмара, потому что картинка, выплывшая из глубин памяти, была совсем другой. В ней я тоже боялся, но ужас был не таким, какой я испытал, когда мама потянулась ко мне. Воспоминание меня тревожило, и я спросил об этом отца.

Он тогда ударил меня с такой силой, что я, налетев на стену, вывихнул плечо, но в память врезалось не это, а то, что случилось потом. Отец сказал, что должен преподать мне урок, взял нож для рыбы и аккуратно разрезал кожу у меня на запястье. Это было предупреждением.

«Теперь ты точно запомнишь. И никогда не забудешь. А если забудешь, то в следующий раз будет уже по-другому. – Он приложил кончик лезвия к основанию моей правой ладони и медленно провел им до локтя. – Вот так. Я не хочу больше это обсуждать, Шон. Ты это знаешь. Мы говорили об этом достаточно. Мы не вспоминаем твою мать. То, что она сделала, было постыдным».

Он рассказал мне о Седьмом круге ада, где самоубийцы превращаются в колючий куст и скармливаются Гарпиям. Я спросил, что такое «Гарпия», и он ответил, что ею была моя мать. Это сбивало с толку: превращалась ли она в колючий куст или сама была Гарпией? Я подумал о кошмаре, как она тянулась ко мне в машине, открыв рот и пуская кровавые слюни. Я не хотел, чтобы она кормилась мною.

Когда порез на запястье зажил, выяснилось, что оставшийся шрам оказался очень чувствительным и крайне полезным. Если я начинал терять связь с действительностью, то стоило мне потрогать шрам, как почти всегда я тут же приходил в себя.

Во мне всегда ощущалась линия разлома: с одной стороны, я знал, что тогда случилось, знал, каким был сам и каким был мой отец, а с другой – смутно чувствовал некую фальшь и диссонанс. Как отсутствие в Библии упоминания о динозаврах – необъяснимо, но факт. Причем факт неоспоримый, потому что, как меня заверяли, и Адам с Евой, и бронтозавры были истинной правдой. Время от времени я замечал, что над линией разлома происходило движение пластов, но по-настоящему разрушительное землетрясение вызвала Нел.

Не сразу. Вначале была она, были наши отношения. Мой рассказ о том, что я считал правдой, ее разочаровал. Но после самоубийства Кэти Нел изменилась. Эта смерть сделала ее другой. Она стала больше общаться с Никки Сейдж и перестала верить тому, что рассказывал я. Версия Никки гораздо больше соответствовала ее представлению о Смертельной заводи как месте расправы с неугодными женщинами, ставшими жертвами патриархальных устоев. А их олицетворением являлся мой отец. Она сказала мне, что маму убил мой отец, и линия разлома начала расширяться: все пласты пришли в движение, меня стали посещать странные виде́ния в кошмарных снах, а на смену им сплыли воспоминания, долгие годы скрывавшиеся в глубинах памяти.