Читать книгу "Сетерра. 3. Зенит затмения - Диана Ибрагимова"

Нико шел по полю, но ему казалось, что он в Хассишан из рассказов Астре и пепел вот-вот поднимется в воздух, чтобы сопровождать их. Мертвые и живые вместе войдут в столицу. Но пепел оставался в траве и только смягчал путь босых ступней.

Стены Падура сияли от лучей золотистого света. Стена из желтого камня прерывалась прямоугольной пустотой. Нико переступил пепельную дорожку, оставшуюся от ворот, и тысячи ног вслед за ним вошли в город.

Здесь было тихо и мертво. Ставни в домах закрыты, всюду плач людей, не успевших толком схорониться от затмения, но оставшихся в живых. Они жались к стенам, натягивая на себя мешки и циновки. Сидели под прилавками, надев на голову корзины. Кто-то даже спрятался под бочкой. Бегали, весело лая, собаки и гоняли рассыпанные фрукты из лотков. Свежая рыба в ведре била глянцевитым хвостом, а лежавшие рядом неразделанные тушки облюбовали мухи.

При виде людей собаки залаяли громче, и горожане начали шевелиться. В домах приоткрыли ставни. Люди уже увидели свет, сменивший темноту – он бил из щелей в эту минуту, – и слышали топот толпы. Падурцы начали снимать с голов мешки, ведра и корзины и очумелыми глазами смотрели на властия. Потом они поднимались на дрожащих ногах и один за другим присоединялись к шествию.

Двери открывались. Горожане стекались к порченым, словно муравьи, нашедшие мертвого жука. Как завороженные, без единого слова, без единого вопроса, они шли за властием, а те, кто не присоединялся сразу, бежали к закрытым домам и звали остальных. Скоро весь город высыпал на улицы и собрался на площади.

Нишайравиннам поднялся на ту самую сцену, где еще вчера стоял вместе с Астре, и с ее высоты посмотрел на падурцев, собравшихся вокруг многотысячной толпой. Люди прибывали и прибывали, окружая порченых в белых одеждах.

Приходили все. Богатые и бедные. Верующие и атеисты. Иностранцы и моряки. Весь Падур собирался у ног Нишайравиннама. Стекался к нему, как металлическая стружка липнет к магниту. А он стоял и ждал, когда соберется как можно больше людей. И долго ждать не пришлось. Вскоре огромная площадь была забита народом. Те, кто не мог протиснуться к сцене, смотрели на властия с балконов, из распахнутых окон, с крыш и деревьев. Забирались даже на фонтаны. И молчание, начавшееся еще в поле, не прервалось до тех пор, пока властий не сказал первое слово.

– Сегодня черное солнце приходило, чтобы покарать нас за наши грехи, – произнес Нишайравиннам, оглядев толпу зорким взглядом. – Но я поклялся ему, что мы примем чувства, и оно дало нам еще один шанс. Больше вы не под началом Тавара. Его и всех, кто пошел за ним, чтобы убить детей затмения, настигла кара. Они мертвы и развеялись пеплом на наших глазах. Отныне я буду вашим властием. Я был им с тех пор, как погиб мой отец. Ибо я сын своего отца. Я – Нишайравиннам Корхеннес Седьмой – отныне и до самой смерти буду властием Соаху.

Толпа была похожа на море. Она начала волнами опускаться на колени, сначала создавая ямки, провалы, а затем сливаясь в абсолютный штиль. За несколько мгновений сотни тысяч людей коснулись макушками площадных плит, приветствуя нового властия. И затменники, и падурцы, и остроухи, те, кто не ушел за Таваром, а остался в городе. Все склонились перед Нишайравиннамом.

Выждав минуту, он продолжил:

– Теперь встаньте и примите тех, кого отвергали. Примите их в свое сердце и в свои семьи. Отныне у нас нет порченых. И никогда не будет. Отныне мы все едины. Это лишь малая толика тех, кого мы освободили с рудников. Больше там не будет рабов. Я освобожу все рудники и разработаю новую политику для нашей страны. Чтобы она процветала. Чтобы богатства Соаху достались не только вам, но и вашим детям, вашим внукам. Тавар хотел разорить мою страну и оставить ни с чем ваших потомков. Он хотел войны, но я не позволю этого. Мы сохраним наше процветание и распространим его на весь мир. Встаньте же и примите своих братьев и сестер. Своих детей. Свои чувства.

И снова площадь заволновалась в ряби встающих. Те, кто стоял ближе всего к затменникам, начали молча подходить к ним и обнимать. Женщины брали на руки детей. Стариков держали под локти. Белое и цветное слилось воедино, и больше не было разницы между одними и другими.

Глава 21

Цвета солнца

Меня не раз ломали ураганы.Дрожал я, вспышкой молний обеленный.Но выжил. Среди мертвого бурьянаОдин стою, судьбой непокоренный.

Не подпирай меня. Знай, я не рухну.Не поднимай меня. Поверь, я встану.Не бойся. Мне достанет силы духа.Не плачь. Я залечу любую рану.

(Из песни «Вящий дуб» неизвестного автора)

* * *

Материк Террай, государство Соаху, г. Падур, 1-й день беззатменной эпохи.

Властий Соаху вошел в светлый отцовский кабинет, закрыл дверь и сполз по ней на пол. Здесь все было по-прежнему: ворох подушек на ковре, стол из эбенового дерева, трубка на подставке в виде львиной головы, шелковые обои с узорами, на которые Нико смотрел каждый раз, когда отец его отчитывал.

«Я вернулся», – подумал властий, глядя в окно, за которым сияло вечернее солнце.

Здесь ничего не изменилось. Каждая деталь осталась на месте, и только аромат был другим: Седьмой любил мяту и цитрусы, поэтому в кабинете всегда пахло лимонами вперемежку с пряным дымом. Теперь же приторно воняло одеколоном и табаком – видно, Тавар не смог до конца изменить привычки и в дорогих трубках отца раскуривал смесь куда более дешевую, нежели та, что хранилась в запасах властия.

С трудом поднявшись, Нико подошел к зеркалу. Он заметил это еще в поле и теперь убедился: кудри стали белыми как снег. Брови и ресницы тоже побелели, а вместо маминых бирюзовых глаз на властия смотрели желтые, как подсолнухи, с черными сердцевинами зрачков.

Положив на место отцовскую трубку, Седьмой покинул кабинет и, пройдя чередой галерей со стеклянными потолками, вышел в сад, оживленный ветром, а оттуда по знакомой дороге двинулся к террасе с качелями. Все, кого он встречал на пути, падали на землю и не двигались до тех пор, пока не затихала босоногая поступь властия.

Раз в четверть трида, в самое жаркое время суток, когда невозможно было заниматься учебой и тренировками, Нико приходил к матери, чтобы подремать у нее на коленях. Эта традиция брала истоки из далекого детства, и, хотя властий был против таких нежностей, матушка умела добиваться своего слезами и жалобами.

Она всегда ждала Нико на больших мягких качелях, укладывала голову сына себе на колени и чесала его кудри, без конца говоря о том, какой ее мальчик красивый и хороший. Нико молча слушал, хотя и раздражался, что матушка до сих пор считает его ребенком. Служанка легонько раскачивала качели, и ее бронзовые плечи блестели на солнце, как панцирь жука-носорога. Нико смотрел в веселые глаза матери и в конце концов начинал улыбаться. Все куда-то уходило, улетучивалось. И даже если перед этим властий битый час изнывал над уроками, в голове от них не оставалось ни следа усталости, и строки стихов превращались в рябь виноградной листвы.