Читать книгу "Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий - Венди З. Голдман"

Кто подвергался наибольшему риску на заводах? Затронули ли репрессии верхушку пирамиды? Несомненно, больше всех рисковали управленцы и начальники. Распространенность «семейственности» и устройство на работу через личные связи — все это только увеличивало число арестов. Многие люди из высших кругов имели сложное политическое прошлое, уходившее в 1920-е годы, и пересекались в иерархической системе. Проверки руководителей обнаруживали их связи с рабочими и управленцами в других городах. Наиболее вероятно, что ответственность за несчастные случаи и производственные трудности несли хозяйственники, начальники цехов и инженеры, однако рабочие также не были ограждены от обвинений. Работница Шарова фабрики «Трехгорная мануфактура», являвшаяся членом партии, объясняла членам парткома, что ее муж, работавший стрелочником на железной дороге, был арестован после крушения поезда во время густого тумана. Сотрудники НКВД обыскали их квартиру и конфисковали его письма и книги. В парткоме спросили, какие это были книги. Шарова призналась: «Я не знаю. Я малограмотна». Для этой эпохи была характерна стремительная восходящая мобильность, продвижение по служебной лестнице приводило к тому, что большинство управленцев имело родственников среди рабочих или крестьян. Даже если допустить, что непосредственной целью репрессий рабочие или колхозники не являлись, арест руководителя приводил к разрушению их семей. Кроме того, вполне вероятно, что у рабочего, так же как и у руководителя имелся арестованный родственник — крестьянин, в прошлом бывший «кулаком» или имевший связи с троцкистской рабочей группой в 1920-х годах. К 1938 году границы нападок стали совершенно неразличимыми. Каждый называл себя защитником «интересов рабочих» — советский эквивалент современного патриотизма. Собрания превратились в «войну каждого против всех». Никто не мог остаться незапятнанным — от директора завода до мастера цеха и токаря в калибровочном цеху. Набравший такую силу процесс поиска врагов вдохновлял «маленьких людей», которые выступали против своих руководителей, сделал явными разделение на «маленьких» и «больших», простой народ и начальников.

В 1938 году процесс «срывания масок» на предприятиях стал самоорганизующейся силой. Члены партии, немедленно не сообщавшие парторганизации о «сомнительных» фактах своей биографии, об арестах близких друзей и родственников или о своих подозрениях во «вражеской» деятельности, могли быть наказаны за сокрытие информации. Страх перед наказанием подталкивал многих членов партии писать заявления, после чего следовали проверки, после которых обнаруживалось еще большее количество врагов. Ответственные лица были вынуждены проверять эти заявления, независимо от того, насколько они были абсурдны и необоснованны. Отказ от проверок расценивался как «неразоблачение врагов», «преуменьшение вражеской деятельности» или нежелание «разоблачать врагов среди нас» — все это являлось основанием для исключения из партии или ареста. Многие здравомыслящие руководители, действующие из лучших побуждений таким образом лишались последней возможности защиты против сумасшествия: они предпочитали не обращать на это внимания. Партийное руководство, неспособное оставить без внимания даже самые нелепые жалобы, поддерживало ускорявшуюся динамику чисток, независимо от сигналов сверху или от арестов, производимых органами НКВД. Члены партии быстро научились защищаться от обвинений ответными нападками. Некоторые стремились скрыть какие-то сведения о себе, громогласно и агрессивно обвиняя других. Каждой парторганизации пришлось пережить этот болезненный процесс, в котором его члены с энтузиазмом нападали, мучили и, в конечном счете, уничтожали друг друга. Стратегии защиты, применявшиеся отдельными людьми, послужили лишь усилению и распространению террора в пределах конкретной группы лиц. В конечном счете, каждый был виновен в каком-либо прегрешении: запятнанная биография, родственник или друг, считавшийся «врагом», или неразоблачение товарища по работе, которого впоследствии признали «врагом». Почти религиозное требование абсолютной честности и расследования, следовавшие даже после самых невинных признаний, превратили всех в тайных «грешников». Процесс зашел в тупик, после того как превратил всех его участников в потенциальных «врагов».

Фото 11. П.Ф. Степанов — директор завода «Серп и молот». Напечатано с разрешения РГАКФД

Фото 12. Работницы ликероводочного завода разливают водку в бутылки. 1937 г.

Фото 13. Рабочие завода «Красный пролетарий» слушают речь парторга. 1939 г. Напечатано с разрешения РГАКФД

Фото 14. Собрание рабочих на заводе «Серп и молот». 1939 г Напечатано с разрешения РГАКФД

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

История репрессий чисток в профсоюзах и на промышленных предприятиях свидетельствует, что политику террора нельзя трактовать лишь как ряд приказов Сталина и Ежова против беззащитного народа. Также его нельзя рассматривать и как стихийную вспышку недовольства рабочего класса против хозяйственников и должностных лиц. Напротив, события в профсоюзах и на заводах демонстрируют динамичную, усиливающуюся со временем взаимозависимость между политикой центрального руководства партии и действиями руководства предприятий и рабочих. Террор осуществлялся согласно приказам и распоряжениям, а приводили его в действие миллионы активных участников. И, что еще более важно, люди преследовали свои собственные интересы, что обусловило принятие ими языка террора: «разоблачать врагов», обвинять «вредителей» и обличать своих коллег, руководителей и товарищей по партии. Со временем террор стал самостоятельной силой, которая воздействовала как на людей, так и на организации. Определенные ритуалы вызвали реакцию самозащиты, которая проявлялась как «преданность», выдвижение упреждающих обвинений и ответных нападок. Руководство предприятий проводило чистки в своих подразделениях; члены партии и профсоюзов уничтожали друг друга. По мере того как процесс замедлялся и замирал, доходя до вершины иерархической структуры, он также сходил на нет в профкомах и парткомах. Змея, пожиравшая свой хвост, достигла крайней точки и проглотила собственную голову. Эта воображаемая точка, которую почти невозможно было визуализировать, по сути, была реальным моментом, когда «крикуны» или лица, выдвигавшие обвинения, сами становились обвиняемыми или были арестованы за то, что «кричали во всю глотку».