Читать книгу "Бел-горюч камень - Ариадна Борисова"

Скребли коровник лопатами, вывозили навоз в цинковой ванне на приусадебный участок. Помня уроки матушки Майис, Изочка сама сплела Марте намордник из тальниковой лозы, чтобы отвадить телочку от вымени, и приучила маленькую к измельченному сену.

– Что бы я без моей помощницы делала, – нахваливала тетя Аглая.

Изочка мечтала напроситься ухаживать за коровами в летнее время, когда истопница уйдет в отпуск. Сказала девочкам, а Полина подняла на смех:

– Пастушка нашлась! Кто тебе по лугам гонять запросто даст? Ты ж не дома! Летом в корпусах затеют ремонт, а нас отправят в трудовой лагерь. Горбатиться будем допоздна – Маня, не горюй!

Полина вроде бы опекала младшую в комнате, но в то же время часто смеялась над ней и словно соперничала. В сборных концертах первенство признавалось, конечно, за певуньей Полиной, зато Изочкой был доволен физрук. Она вышла победительницей в городском соревновании по лыжам, и ее выбрали членом физкультурного бюро. Вместе с другими она должна была отвечать за проведение весенних спортивных мероприятий. Для начала председатель бюро велел вести учет результатов БГТО[65]в классе.

Леонарда Владимировна приятно удивилась школьной активности Изольды Готлиб и упомянула имя воспитанницы на общей линейке. Вот и красавица Бэла Юрьевна, которая в свободные от воспитательской вахты дни вела в ленинском зале танцевальный кружок, заметно выделяла Изочку среди других. Никто не знал, как тяжко давались ей лыжные гонки и занятия танцами. Напомнило о себе младенческое обморожение – колени ныли по ночам.

К сожалению или нет, кипучая физкультурная деятельность кончилась быстро. Возвращаясь однажды с Полиной из школы, Изочка заметила на тропе выроненную кем-то пачку папирос «Казбек». Курить она ни разу не пробовала, и Полина предложила восполнить пробел, убеждая, что хотя бы по разу в жизни человек должен испытать всё.

– Скажи в себя: «А-а-а» и вдохни, потом: «У-у-у» – выдохни, – учила она. – Очень просто: вдох-выдох, вдох-выдох, «Ау – ау», будто в лесу потерялась.

Изочка сразу же провалила жизненный экзамен – раскашлялась и выкинула папиросу.

– Не могу… И ты не кури, голос испортишь.

– Не можешь, так на шухере постой. Дармовой же табак, жалко.

«Бывалую» Полину тоже бил кашель, но она все равно картинно отставляла руку, держа папиросу двумя пальцами, и дымила, как паровоз.

Компания девочек вроде бы ушла далеко вперед и ничего не видела. Курильщицы так и не узнали, кто из них нажаловался Леонарде Владимировне. Пометав на линейке громы и молнии, Леопарда доложила о морально разложившихся воспитанницах в школу.

Перспективную спорстменку с позором выставили из состава физкультурного бюро. Полину исключили из школьного хорового коллектива до окончания учебного года. Сочувствуя расстроенной подружке, Изочка совестилась. Втайне она вздыхала с облегчением: нескончаемая общественная работа перестала мешать ее занятиям полюбившимися танцами. А то физрук уже начал было поговаривать о том, что пора ученице прекратить «работать на два фронта» и «завязать с песнями-плясками»…

Бэле Юрьевне когда-то доводилось солировать в одном из известных театров страны. Потом что-то произошло со здоровьем, и она была вынуждена расстаться со сценой. На Север балерина приехала с мужем-археологом. Окруженная облачком тонких духов, в сногсшибательных шляпках, с сумочками в тон платьям и нитяных митенках, она считалась у девочек эталоном женственности и очарования. Глядя на элегантную «столичную штучку», подтягивались воспитательницы. Даже Леопарда к весне сменила мужскую стрижку на нечто перманентное, рыхло взбитое, чем вызвала оторопь женской половины детдома и сдержанные ухмылки мужской.

Слова: «Плие! Де ми! Батман тондю!» – казались Изочке волшебными заклинаниями к танцевальным фигурам. Бэла Юрьевна рассказывала не только о танцах, но и об особенностях национальной одежды у разных народов мира. А еще Изочка крепко запомнила, что «…уважающая себя женщина – это безупречно чистая обувь на каблучке, прическа и капля польских, лучше – французских и совсем уж на крайний случай рижских духов».

Детдомовцев не зря дразнили «инкубаторскими» – комплекты одежды и обуви они получали соответственно возрасту и временам года. Соседкам по комнате выдали весной тонкие хромовые сапожки и полупальто из плащовки, а Изочке – ботинки и вельветовую куртку. Ее еще не коснулись качественные перемены, означающие государственное повышение в девичьем статусе.

Белея в темноте лицами, городские парни бросали в окна березовые ветки и вызывали девушек на свидания. Старшие девочки пели песни, шептались ночи напролет, и кто-нибудь непременно рыдал от неразделенной любви.

Детдом дышал речным и зеленым, наполненным невнятным волнением воздухом мая. По вечерам в коридоре разносился могучий гуталиновый запах. Вскоре начищенные голенища хромовых сапожек заблестели на стихийных «взрослых» танцах за воротами. Воспитательницы с ног сбились в попытках прекратить вспышку сезонного бедствия и, махнув рукой, разрешили молодежи порезвиться до наступления трудовых каникул.

Как-то раз, напугав Изочку, на школьной тропе бесшумно возник Гришка. Воровато оглянулся, схватил за руку и исчез. В ладони осталась плитка шоколада «Садко». От встреченной потом в кино Гришкиной одноклассницы Изочка с изумлением узнала, что он – отличник и с «немкой шпрехает» почти на равных.

Поздним вечером, почти ночью, Гришка свистнул в окно:

– Эй, Журавленок!

Возмущенная Изочка прошипела в форточку:

– Геть отсюда, люди спят!

– А ты выйди, и не разбужу.

Изочка выбралась через оконную створку. Молча стояли у забора лицом к лицу, как тогда, в другом мире и мае. Изочку ошеломил ливневый поток воспоминаний о Коле-Ораторе, драке, вывихнутой руке, море солнечных луж, о маминых путешествиях-рассказах… обо всем.

Гришка сильно вырос. Ноги стали длинными, плечи – широкими, только цвет рыжих волос, оттенка спелых ягод боярышника, не изменился.

– Сказали, ты мной интересовалась, – пробормотал Гришка, и веснушки его знакомо слились в одну большую.

– Не интересовалась, а просто спросила.

– Ну, спросила.

Изочка мерзла, маялась и не знала, о чем говорить.

– Я в мореходное училище решил поступать, – брякнул он зачем-то.

– После восьмилетки?

– Потом в армии отслужу и – в институт. Стану капитаном дальнего плавания… Не веришь?

Изочка с деланым безразличием пожала плечом:

– Мне все равно.