Читать книгу "Пепел наших костров - Антон Антонов"

Одна из этих женщин потом сумела перекатиться с плота в воду и даже утащить за собой свою маленькую дочку. Другие тоже пробовали, но теперь плотогоны были внимательнее, и добычу удалось доставить на фазенду в целости и сохранности.

И теперь семь девственниц от двенадцати до двадцати лет стояли перед Балуевым со связанными за спиной руками. Изнасилованную молодую женщину, которая не сумела утопиться подобно подруге, поставили с ними рядом обнаженную. Других женщин, которым было уже за сорок, сразу увели на работу, объяснив по пути, что чем лучше они будут работать и чем меньше станут сопротивляться – тем лучше будет их дочерям.

Детей тоже увели. Нагая молодуха рванулась было за своими сыновьями-близняшками, но ее тут же сбили наземь ударом кнута. И тоже объяснили, что судьба детей целиком зависит от ее поведения.

А девственниц увещевали с точностью до наоборот. Балуев лично выбрал среди них самую испуганную. Вся в слезах, она стояла перед ним в платьице ниже колен и нервно переступала босыми ногами.

– Ты ведь любишь маму? – почти ласково спросил у нее Балуев.

Девушка энергично кивнула и еле слышно попросила:

– Не мучайте ее, пожалуйста.

– Зачем же мы станем ее мучить, – ответил рабовладелец. – Ты такая хорошая девочка – наверно, и мама у тебя хорошая. Но конечно, если ты окажешься плохой девочкой, твою маму придется наказать за неправильное воспитание дочки. Но ведь этого не будет, правда? Ты будешь хорошо себя вести?

Девочка, которой было лет шестнадцать, снова кивнула, хотя уже не так энергично и уверенно.

– Вот и прекрасно, – все так же ласково произнес Балуев. – Тогда тебе сейчас развяжут руки. Только пообещай мне, что не попытаешься убежать и не полезешь драться.

Девочка кивнула опять, но Балуев потребовал дать обещание вслух, и она, оглянувшись на подружек, вымученно прошептала: «Обещаю».

Балуев сам разрезал ножом веревки на ее руках. Руки сильно затекли, и лицо девушки скривилось от боли. Рабовладелец подождал, пока восстановится кровообращение, а потом сказал все тем же тоном доброго дядюшки.

– А теперь ты должна раздеться. Посмотри – у нас все хорошие девочки ходят раздетыми. Это страшный грех – прятать под одеждой такую красоту.

Девушка отшатнулась в ужасе, затравленно озираясь вокруг. Мимо как раз проходила нагая рабыня, загорелая дочерна и очень красивая. Она несла на плече кувшин, и новая невольница непроизвольно залюбовалась ею, но Балуев не хотел ждать и повторил приказ в более категоричной форме:

– Раздевайся! Быстро!

Девочка отчаянно замотала головой, и тогда Балуев сгреб в кулак ее длинные волосы, приблизил ее лицо к своему и прорычал, оскалив зубы:

– Тогда тебя разденут силой и сделают больно. Очень больно. И не только тебе, но и твоей маме, и твоим подружкам.

Услышав это, одна из подружек задрожала крупной дрожью, поняв, что именно он имел в виду, и крикнула в панике:

– Маша, пожалуйста! Я не хочу, чтобы они сделали это со мной.

Другая девушка, самая старшая, с умным и строгим лицом, тут же одернула ее:

– Замолчи!

Потом повернулась к Балуеву и спросила:

– Можно я буду первая?

Нагая фермерская вдова, все еще лежащая в пыли, шептала одними губами: «Изверги!» – но на нее никто не обращал внимания.

– Нет, – резко ответил Балуев на вопрос старшей из девственниц. – Первой будет Маша. Она у нас самая красивая и я не могу так долго терпеть это безобразие. Ее красоту должны видеть все.

Маша, закрыв руками лицо, снова замотала головой и простонала: «Нет, я не хочу!

Пожалуйста, не надо!» Балуев оторвал ладони от ее лица и заломил одну руку за спину с криком:

– Смотри, кто поможет тебе раздеться!

Другой рукой он ткнул в сторону стражника, который напоминал гибрид гориллы с неандертальцем. А рядом с ним стоял другой, обезображенное лицо которого внушало ужас и отвращение. Взглянув на этих двоих, Маша начала падать в обморок, и пришлось истратить целое ведро воды, чтобы это предотвратить.

Балуев таки добился своего. Маша своими руками сняла мокрое насквозь платье и белье и застыла перед мучителем в позе купальщицы, застигнутой врасплох – благо, свои небольшие груди она вполне могла прикрыть одной рукой.

Но это рабовладельцу не понравилось, и Маша, которая ничего не видела из-за слез, снова услышала его голос, который произнес около ее уха.

– Если ты не опустишь руки, их придется снова связать.

Девушка опять нарушила приказ. Вместо того, чтобы опустить руки, она закрыла ими лицо. Но на этот раз Балуев не стал возражать – ведь теперь красота юной девушки по имени Мария действительно была открыта всем взглядам.

А Балуев уже развязывал руки старшей из девственниц. Она безучастно смотрела прямо перед собой, а как только руки снова стали ее слушаться, без напоминаний стянула через голову платье и даже как-то излишне поспешно освободилась от всего остального. Не обращая внимания на Балуева и не пытаясь прикрыться, она подошла к Маше и принялась ее утешать, но рабовладелец вдруг вырвал у надсмотрщика хлыст и стеганул девушку по спине.

Она вскрикнула и резко повернулась.

Перед нею стоял монстр – злобный и совершенно безумный. Брызгая слюной он ревел:

– Здесь я хозяин! Ни одна рабыня не может шагу ступить без моего приказа. Я не разрешал тебе трогаться с места. Стой и не смей шевельнуться, пока я не скажу! Ты поняла?!

– Я поняла, – тихо сказала старшая из девственниц. – Ты сумасшедший.

За это она получила еще один удар хлыстом, на этот раз сильнее и больнее. Ее ноги подкосились, и девушка повалилась в пыль рядом с фермерской вдовой. А озверевший рабовладелец продолжал хлестать ее наотмашь, оставляя на спине кровавые следы.

76

Иеромонах Серафим так и не смог по-настоящему обратить инокиню Анну, в миру Жанну Аржанову, в свою веру. Чем больше молитв, увещеваний и проповедей лилось ей в уши, тем меньше привлекало ее православие, особенно в старообрядческой интерпретации.

Люди, которые окружали Жанну в скиту, искренне и всерьез верили, что Бог восседает на облаке, а все наблюдения, которые этому противоречат – суть наваждение диавольское.

Эти люди всерьез считали все другие веры и культы безбожной ересью и были готовы бороться за торжество правой веры любыми средствами, включая войну.

Когда один диакон, пришедший в Шамбалу вслед за отцом Серафимом, произнес в ее присутствии: «Несть грех умерщвление упорствующих еретиков», – Жанне захотелось немедленно бежать из этого места, и вовсе не потому, что она питала природное отвращение к убийству вообще.

Ей уже приходилось убивать, и она была уверена, что и впредь придется не раз. Но убивать из-за спора о том, где живет Бог и как его зовут или какими словами ему молиться – это Жанна считала верхом безумия.