Читать книгу "Перстень Иуды - Сергей Куликов"

– И я его шлепнуть хотел, – усмехнулся Самохвалов. – Ан нет, повезло…

Перстень пошел по рукам, его примеряли, и, что удивительно, он подходил всем по размеру, хотя пальцы у офицеров были разными. Но когда его надел Самохвалов, перстень застрял и не хотел сниматься. Сначала это вызвало шутки и смех, потом возникло нехорошее напряжение, все молча смотрели, как тужится капитан, как дергает изо всех сил, как кровь постепенно отливает от лица и алкогольный румянец сменяется мраморной бледностью. Вдруг Михаил вскрикнул, рывком сорвал перстень и бросил на стол, как будто он был раскален докрасна. Но перстень оставался едва теплым. И непонятно, почему на пальце капитана остались глубокие кровоточащие царапины.

– Лев живой! – сказал Самохвалов, рассматривая рану, и выпил очередную порцию спирта, не закусывая. – Слышали, как он рычал?

– Да ты что, Миша, совсем до чертиков допился?!

– А это тоже от пьянки? – он показал раненый палец. – Я ведь только подумал: хорошо бы эту штучку себе забрать – красивая она больно… А он зарычал и вцепился!

Все замолчали, отводя глаза в сторону. Латышев демонстративно надел перстень.

– Херрровина какггая-то, – заключил хорунжий Лоскутов, по обыкновению грассируя и поправляя пенсне. – Не без нечистого тут все. Выбггаси куда-нибудь и забудь! Гррэх на душу не бгери…

– А знаете что, господа, – сказал вдруг Разгуляев. Это был высокий широкоплечий мужчина двадцати девяти лет, с прямой спиной кавалериста, резкими чертами лица и пронзительным взглядом. Он изрядно опьянел, хотя понять это могли только те, кто хорошо знал ротмистра.

– Я ведь когда в Жандармском корпусе служил, мы, выезжая на полевые операции, в русскую рулетку играли. Очень любопытная игра-то! Там все от судьбы зависит…

Он вынул револьвер и со стуком положил на стол. За столом наступила напряженная тишина. Головы повернулись в сторону ротмистра. Все понимали, что он сейчас предложит.

– Так давайте, Юрий Митрофанович, судьбу испытаем. Вы с перстеньком своим, а я с моей верной удачей!

– Пегррестаньте, ггоспода, это мальчишестгво, – пытался урезонить коллег Лоскутов. – Мы в эскадгрроне тоже любили смегртью негрвы пощекотать, но это от фгрронтовой безысходности, от тоски… Сейчас-то зачем?

– А все затем же! – ротмист вытряхнул из нагана патроны, один вставил обратно, ладонью с треском прокрутил барабан, взял револьвер за ствол, протянул рукояткой вперед. – Так как вы, господин капитан? Играете?

– Извольте, – кивнул Латышев и взял оружие. И тут же почувствовал, что, когда взведет курок, патрон встанет напротив ствола. Он крутанул барабан еще раз, нарушая смертельную композицию, затем приложил холодный срез дула к горячему виску и нажал спуск. Курок лязгнул вхолостую, но в атмосфере напряженного ожидания металлический щелчок прозвучал, как настоящий выстрел.

– Уф! – перевел дух Лоскутов.

Наган вернулся к хозяину. Ротмистр провел револьвером по ладони – раз, второй, третий… Барабан с треском вращался, то ли снижая уровень риска, то ли повышая его. Но Провидение сегодня было настроено к игрокам предвзято: Латышев ощутил, что патрон снова встал на боевую позицию.

– Знаете, Константин Сергеевич, давайте кончим эту дурацкую забаву, – как можно небрежнее сказал он.

– Сквитаемся – и кончим, – процедил Разгуляев и приложил ствол к виску. Указательный палец напрягся, курок начал отходить, занося острый клюв над двигающимся под него капсюлем.

Латышев вскочил и, перегнувшись через стол, ударил ротмистра по руке. Грохот выстрела больно вдавил барабанные перепонки, пуля вошла в верхнюю часть дубового платяного шкафа. Тошнотворно запахло порохом и промелькнувшей мимо смертью. Красивое лицо ротмистра побелело.

– Доигррались! – с осуждением сказал Лоскутов. У него лоб покрылся бисеринками пота. – Дгавайте по пгоследней, и спать!

Но пить никто не стал. Все молча рассматривали Латышева. Так пристально, что ему даже стало неудобно.

* * *

На следующее утро, как и обещал Клементьеву, Юрий Митрофанович пошел к нему на допрос.

В холодном и сыром кирпичном подвале особняка было не так уютно, как наверху. И атмосфера была совсем другая: мрачная, давящая, устрашающая. Может, потому, что здесь бродили души десятков или даже сотен расстрелянных.

Они прошли по коридору, Клементьев открыл железную дверь, у которой дожидались два угрюмых бородатых казака средних лет, и посторонился, пропуская капитана.

За дверью находилось прямоугольное, достаточно просторное помещение со стенами из красного кирпича. Когда-то здесь располагался винный погреб, от которого остались деревянные стеллажи вдоль длинной стены. Но ни одной бутылки с содержимым из драгоценных довоенных урожаев, естественно, не сохранилось. Под самым потолком находилось окно, перечеркнутое крест накрест толстыми стальными прутьями. Стол с двумя стульями, деревянная, наскоро сбитая кушетка, большой таз с водой, эмалированный шкафчик с аккуратно разложенными медицинскими инструментами, ширма в углу. Обстановка была мрачной и напоминала живодерню. Может, оттого, что Латышев знал о назначении комнаты.

– Тут холодно, так что шинель не снимай, – по-свойски посоветовал Клементьев, незаметно, без всякого брудершафта, перейдя на «ты».

– Садись за ширмочку, мы туда свидетелей для очной ставки прячем, и дожидайся. Как я скажу: «Что-то ты, братец, совсем заврался!» – так сразу выскакивай и лупи его нещадно, смертным боем, секунды передыху не давай! Тут очень важно крутой замес сделать, чтобы силу показать и дать понять: с ним не шутят и не пугают – убивают его по-настоящему, и убьют непременно, если не выложит все, как на духу!

Латышев тяжело вздохнул. Клементьев рассмеялся. Это был молодой парень лет двадцати трех, невысокий, широкоплечий, в недавнем прошлом – чемпион Ростова по французской борьбе. Он очень любил «третью степень» и наловчился рукояткой револьвера выбивать все передние зубы с одного удара. Это был его коронный прием, за который он и получил свое прозвище – Зубник.

– Чего вздыхаешь? Не тебя ведь бить будут, а ты будешь уму-разуму учить! Да может, бить и вообще не придется…

В голосе поручика проскользнули нотки сожаления.

– Почему? – с надеждой поинтересовался капитан.

Клементьев развел клещеобразными руками.

– Его с листовками поймали, привели к нам как большевистского агитатора, чтобы всю сеть выявить. Только он – телок деревенский! Хотел матери козу купить, вот и взялся деньжат подработать… Я его вчера принимал, поговорил «за жизнь», вроде все совпадает. Какая там сеть: поймал его товарищ, дал пятьсот рублей керенками, вручил пачку листовок и послал в казармы – раздавать. Он сам сиволапый, двух слов связать не может! Кого он сагитирует? Скорей всего, отпускать его придется. Ну, конечно, дать плетей для острастки, и все… Мы же не звери…

Поручик приказал казакам привести арестованного, а Латышев зашел за ширму и сел на грубо сколоченный табурет. Он испытывал некоторое облегчение, хотя в глубине души шевелилось сомнение: не тот человек Зубник, чтобы отпустить даже полностью невиновного… Вот если бы судьба несчастного зависела от него, Латышева…