Читать книгу "Дурная кровь - Даха Тараторина"

— Ну садись, что встала?

— М-м-м, м м-м!

— В седло, говорю, садись!

Девушка упрямо вздёрнула нос. Охотник рыкнул, но таки попытался подсадить: сжал талию, приподнял… Вреднючая колдунья принялась брыкаться, едва не заставив наёмника, поскользнувшись, упасть навзничь.

Вран благоразумно смылся, пока ещё каких претензий не предъявили, не преминув утащить с собой и недарёного коня: пригодится. Санни тоскливо проводил красавца… жеребца, а не Врана, взглядом, но окликать не стал, оставшись верным Кляче.

— Так мне вас, может, уже за городом подождать? — предложил служитель, пока милые бранились-тешились.

Ему Верд не ответил, а вот девчонке захотел сказать пару ласковых.

— Садись! — вместо всех слов, что рвались из горла, потребовал он.

— М! — сквозь кляп обругала его колдунья.

— Да чтоб тебя! — Верд сдёрнул повязку вниз. — Чего?

Талла подвигала нижней челюстью, проверяя, не вывихнула ли от усердия, высунула и снова спрятала язык и, украдкой потерев ягодицы, повторила:

— Спасибо, я пешком.

На это наёмник ответа не нашёл. Вернул на место повязку, перекинул девку через плечо и кинул животом на седло. Сам устроился рядом и, не удержавшись, похлопал по выпяченной попке. Колдунья только возмущённо дрыгнулась, но, начав сползать, тут же успокоилась.

Видно, хорошо Вран напугался. Бандит не только безропотно отдал дурную, но ещё накормил-напоил важных гостей. Не преминувший воспользоваться оказией Санторий полусонно чмокал губами, вспоминая встречу с жареной уткой, как свидание с любимой.

— Хорошо всё-таки, что Вран нас с кем-то попутал, — служитель выколупал из зубов последние застрявшие кусочки птицы и с сожалением подумал, что, если бы чуток попрыгал, сумел бы уместить в животе ещё одну порцию. — Небось абы для кого так не расстарался б, — Верд молчал. Он вообще всё больше мрачнел, отчего редкие вечерние прохожие предпочитали разбегаться перед всадниками в стороны, а не рассматривать, о чём им там жестикулирует связанная девка. Но откормленный и отогретый Санторий не замечал, что воздух сгущается, а бессмысленной речью заполняет его он уже в одиночку. — Но всё ж интересно, кто эта она, которой Вран так испугался. Хотя, наверное, хорошо, что не знаем. Ляпнули бы лишнего, а то и вовсе сами бы в штаны наделали…

Верд придержал поводья, замедляя шаг, а вскоре спешился. В этой части города дома (не дома — хоромы!) возвышались над головами. Чтобы разглядеть крытые заморской черепицей крыши, приходилось вытягивать шеи. Улочки, ясное дело, тоже становились всё шире. Теперь уже не то что две лошади свободно шли рядом, а и пара повозок разминулась бы.

И всё же наёмник спешился. Осторожно снял, поставил рядом колдунью, дёрнул, когда она попыталась припустить в переулок.

Он остановился перед огромным домом, огороженным таким плотным и высоким забором, что не каждое лесное селеньице бы себе позволило, тоскливо посмотрел на витиевато украшенные ворота и провалы окошечек-бойниц, из которых наверняка уже кто-то рассматривал прибывших.

— Видишь ли, Санни, я знаю, о ком говорил Вран. Мы и так шли к ней.

Выражение, которое вырвалось у Сантория, служителю, конечно, не следовало бы использовать. Но, произнеся его, он не только нисколечко не пожалел, а ещё и добавил:

— Шваргом тебя налево, Верд!

Санни неуклюже спустился с лошади и, наплевав на все последующие истязания, которым обязательно предаст его друг, вмазал наёмнику снизу-вверх по подбородку. Попытался, точнее, потому что Верд увернулся и перехватил кулак в полёте, ещё и заломил, чтоб неповадно.

— Уймись, Санни, — отрешённо попросил он.

— Я уймись?! Я?! Взрослый мужик, а ведёшь себя, как упрямый ребёнок! Ты либо слепой, либо дурак! — Талла согласно пискнула и пнула похитителя, но Верд удержал и её. — Ты не видишь, что девочка… Да какая, к шваргам, девочка! Талла — красивая молодая женщина, умная и добрая! Хоть и дурная, — нехотя прибавил Санни, — и она не хочет с тобой расставаться, идиот! Она хочет быть с тобой! Неужто мне придётся стать гласом рассудка, чтобы эти недалёкие безбожники хоть раз его услышали?! Прошу тебя, друг, уйдём отсюда и продолжим путь вместе! Как одна большая… и ненормальная семья! Если в тебе есть хоть немного… Если ты правда любишь её…

Не стоило произносить вслух то, что и так всем ясно. Верд пихнул друзей вперёд.

«Если правда любишь её», — горько подумал он, — «если любишь. Если…»

Он отчётливо скрипнул зубами и шарахнул по воротам.

— Верд! Ты ли?! Уже заждались! — мгновенно отозвались из возвышающейся над ними башенки.

Когда они вошли во двор, Санторий всё продолжал ругаться, впервые за долгое время разбрызгивая чистую, не смешанную ни с чем злость. Ему хотелось двинуть этому упрямцу, надавать по заднице, как непослушному пацану, отстегать крапивой, лишь бы исправить то, что исправить уже невозможно.

А дурная колдунья молчала. Покорно шла, не дёргаясь, высоко подняв голову и не позволяя слезам, что до краёв наполнили глаза, пролиться. Потому что, сколько бы не падали солёные тяжёлые капли, им всё равно не растопить льда, который морозил сердце тридцать с лишним лет.

«Если», — последний раз мысленно повторил Верд и, не решаясь даже посмотреть на колдунью, направился в дом.

Разве знает ласку уличный пёс? Примет ли за любовь миску похлёбки, станет ли доверчиво тереться о первую ногу, что его не пнула? Когда, брошенный родными, преданный другом, высмеянный теми, кого считал семьёй, Верд оказался здесь, он и не думал обо всём этом. Женщина, принявшая его с материнской заботой, вылечившая, сделавшая невозможное и снова подарившая калеке возможность ходить, стала роднее матери. Любил ли он её? Уличный пёс и знать не знал, что такое любовь! Но он служил ей так, как не служил никому. И Кара знала, что может довериться любимому охотнику, как он знал и то, что колдунья станет матерью для каждого, кто потерян и одинок. И для дурной девчонки, конечно, тоже. Ведь все, кого притаскивали сюда, измученные людской ненавистью, оживали, расцветали весенними бутонами. Оправится и Талла.

Поэтому он шёл по коридорам, короткими кивками здороваясь с такими же, как он сам, потерявшими и вновь обретшими семью охотниками, готовыми сражаться за неё до самой смерти. Одно было странно: в обычно пустующих переходах то тут, то там, мелькали белоснежные макушки колдуний. Кого-то наёмник узнавал: сам привозил. С чего бы им всем снова вернуться? Устроились же каждая у своего покровителя, надёжного, выбранного хозяйкой, прижились. Случилось что?

Но виду он не подавал. Лишь исподтишка наблюдал за развязанной Таллой: расслабится ли, увидев сестёр по дару?

— Да это же натуральный военный форт! — прошипел Санторий, всё плотнее прижимаясь к друзьям, отскакивая от хохочущих и любопытно зыркающих на них оружных людей.

— Проваливай, коли не нравится, — обиделся Верд.