Читать книгу "Записки карманника - Заур Зугумов"

По дороге мы заехали в какой-то кабак, чтобы опрокинуть по рюмашке «на ход ноги» и обсудить наши дальнейшие действия, а за полчаса до назначенного времени тронулись к условленному месту. Ровно за пятнадцать минут до встречи с евреем мы с Лялей сидели в тачке в квартале от гостиницы «Москва».

На стрелку пошел один Дипломат, а страховать его вызвался Цируль. Действия урок не обсуждались, и мы с Лялей, конечно же, отдавали должное благородным воровским порывам наших братьев, хотя в любую минуту не прочь были бы поменяться с ними местами.

Когда огромные зеленые стрелки часов на крыше гостиницы замерли на отметке 22:00, я почувствовал, что пульс мой заметно участился. Молча переглянувшись и поняв друг друга без лишних слов, мы с Лялей вышли из машины и, смешавшись с прохожими, которых в этот час было особенно много, стали врозь тусоваться по узким тротуарам.

Ожидание затянулось. Прошло уже больше десяти минут, а наши друзья все не возвращались. Я уже начал волноваться, нервы и без того были напряжены до предела, как вдруг увидел с другой стороны улицы Лялин маяк. Присмотревшись, я разглядел в толпе подвыпивших, но, видно, не добравших еще до своей нормы гуляк Цируля, который втолковывал этой пьяной братии что-то свое, размахивая при этом над головой измятой трешкой, а левой рукой пытаясь обнять соседа. Его острый, живой ум, глубокое знание людей и легкое вживание в образ могли бы, я думаю, привести его на театральную сцену, где он стал бы прекрасным актером.

Разобравшись в ситуации и успев в доли секунды оценить игру партнера, я закинул шнифт влево. Вдали виднелась одинокая фигура Дипломата, устало шагавшего по правой стороне тротуара и несшего в руке увесистый кожаный портфель, такой, с каким в те времена обычно ходила советская профессура. Его походку и умение держать себя везде и при любых обстоятельствах нельзя было спутать. Но сегодня и Дипломату пришлось проявить артистический дар. Уставший, сгорбленный вид и весь его облик говорили о том, что это преподаватель вуза, обремененный повседневными заботами, возвращается домой. Казалось, что ему ни до кого не было дела.

Мы с Лялей дождались, пока Цируль с Дипломатом прошли мимо нас и по очереди сели в машину, а сами отправились в сторону гостиницы и остановились неподалеку от нее, перейдя на другую сторону Невского проспекта.

Постояв немного, оглядевшись по сторонам и не увидев ничего подозрительного, мы не спеша вернулись. Машина уже ждала нас, урча мотором, так что нам с Лялей оставалось только вскочить в приоткрытые двери.

7

Рассекая непроглядную ночную мглу острым носом отполированного до блеска локомотива, «Красная стрела» уносила меня вместе со всей нашей воровской бригадой все дальше и дальше прочь от сырого и промозгло апрельского Ленинграда с приличным кушем, доставшимся нам в награду за терпение и выдержку.

Спать не хотелось. Я стоял в тамбуре у окна, курил и глядел в ночь, предаваясь мечтаниям и необузданному полету фантазии.

До столицы-матушки мы добрались, слава Богу, без каких-либо приключений. Да здесь и ехать-то было всего ничего. Из Ленинграда мы выехали около полуночи, а в Москве были уже под утро. Через день, закончив все дела, связанные в основном с болезнью Карандаша, мы были опять в дороге. И хотя путь тот и вел нас в неведомое, мы были полны оптимизма. Мы шли подобно древним волхвам, следовавшим за путеводной звездой, которая привела их к колыбели Иисуса. Наш же путь лежал в Тобольский равелин на воровскую сходку.

С тех пор уже прошло без малого тридцать пять лет. Из всех участников этой истории, к сожалению, в живых остался, пожалуй, только я один. Уже больной и старый, проездом в Финляндию, я посетил как-то обретший свое первоначальное имя Санкт-Петербург. И надо же такому случиться, чтобы через столько лет я случайно вновь встретился со Шмуэлем Соломоновичем. И хотя ему было тогда уже за девяносто, выглядел он, как и много лет назад, моложавым, дерзким и заносчивым. Да и чего ему теперь уже было бояться? Время на дворе стояло совсем другое. Мудрые глаза повидавшего виды еврея могли рассказать о многом.

Мы узнали друг друга сразу, как будто и не было этой временной пропасти длинною в целую вечность. Давно порвав с прошлым, к этому времени я стал писателем и борцом за права заключенных. Не стану описывать, как проходила наша встреча, но в конце нашей беседы я спросил:

– Так все же зачем вам, Шмуэль Соломонович, понадобилось тогда платить в два раза больше той суммы, которой вы спокойно могли откупиться от нас?

Он ответил:

– В этой истории, Заур Магомедович, вы видели лишь одну часть айсберга – ту, которая была на поверхности и оказалась непосредственно связанной с вами и вашими друзьями, и, разумеется, ничего не знали о другой, подводной, его части. Да она в принципе вам и не нужна была. Сегодня, когда моего племянника давно нет в живых, да и конец моего существования в этом мире уже не за горами, я могу вам открыть эту тайну. Режиссером того спектакля был не кто иной, как я сам!

Сказав это, Шмуэль Соломонович по привычке окинул меня изучающим, внимательным взглядом и замер, ожидая ответной реакции. Меня как будто кипятком ошпарили.

– Простите, но я не совсем понял вас. Вы что же, хотите сказать, что всю эту постановку осуществили вы вместе со своим племянником? – проговорил я своим грубым, с хрипотцой, голосом, не скрывая удивления и интереса. Чувства, обуревавшие меня в тот момент, могли быть знакомы разве что старому, потерявшему нюх волку, неожиданно попавшему в западню, которую он многие годы удачно обходил стороной, полагая, что капканы – не для таких матерых хищников, как он.

– Да-да, вы меня правильно поняли, господин писатель, – продолжал говорить загадками старый еврей. – Запомните, на этом свете нет ничего невозможного для того, кто способен все хорошо обдумать. Нет не поддающейся расчету неизвестности, как нет и уговора, которого нельзя бы было нарушить, и клятвы, из которой не было бы потаенного выхода.

Я попросил Шмуэля Соломоновича рассказать все подробнее.

– Ну что ж, я, пожалуй, поделюсь с вами некоторыми нюансами той давней и интересной истории, но лишь в том случае, если вы дадите мне слово не писать обо всем этом до моей смерти. Думаю, что я окажу эту услугу не только вам, непосредственному участнику событий, а теперь ко всему прочему еще и литератору, но и всем тем, кто в ней действительно будет нуждаться.

Я, конечно же, дал такое слово и свято держал его до тех пор, пока несколько месяцев назад не получил письмо из Санкт-Петербурга от внука Шмуэля Соломоновича, его тезки, художника-реставратора Эрмитажа. Внук написал, что дед упокоился с миром. Кстати, внук этот был сыном той самой милой девчушки, с которой я пытался когда-то изъясняться по-французски. Освобожденный таким образом от пут, я и попытался написать этот рассказ, связав его название с мудростью великого иудейского царя Соломона.

8

Не мной сказано: «Если человек обманет меня один раз, то да проклянет его Бог! Если же он обманет меня два раза, то да проклянет его Бог вместе со мной! Если же три раза, то пусть Бог проклянет меня одного!» Будучи опытнейшим ювелиром-огранщиком, мастером, которых в то время в Советском Союзе можно было пересчитать по пальцам, и, само собой разумеется, весьма состоятельным человеком, Шмуэль Соломонович имел огромное количество друзей, но еще больше – недругов.