Читать книгу "В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора - Анна Уайтлок"

Имелись у косметики и другие неблагоприятные последствия: некоторые считали макияж синонимом нравственной нечистоты и распущенности; печально известными любительницами макияжа были куртизанки и проститутки. Памфлетист Филип Стаббс замечал, что «английские женщины раскрашивают лица определенными маслами, жидкостями, мазями и водами и доходят до того… что уродуют свою душу, чем вызывают еще больше неудовольствия и гнева Всевышнего».[820]На проповеди, которую за десять лет до того королеве и придворным дамам в Виндзоре читал епископ Томас Дрант, он порицал женское тщеславие и особо подчеркивал, что краска для лица, браслеты, драгоценные камни и серьги не имеют никакого значения в состязании со смертью.

«Господь создал одежду, и Господь создал спину; Он же уничтожит и то и другое; да, те головы, которые теперь украшают высокие и густые гривы, – и у противоположного пола, что носят золотые сетки для волос, такие яркие и блестящие, – дайте мне сто лет, нет, полсотни лет, и земля покроет все эти головы передо мной, в том числе и мою».[821]

В довершение Дрант добавлял: «Богатые люди – богатый прах, мудрецы – мудрый прах, почтенные люди – почтенный прах, уважаемые люди – уважаемый прах, величественный прах, превосходное величество – превосходный прах…»[822]

Хотя известно, что Елизавета неумеренно пользовалась косметикой, о ее любви к косметике современники красноречиво умалчивали. Тема эта была в некотором роде табу при дворе и являлась предметом цензуры. В списках новогодних подарков косметика не упоминается; скорее всего, кремы, румяна и белила для лица королевы не считались достойными подарками. Сохранилось лишь одно упоминание о румянах для Елизаветы; один иезуитский священник пишет, что местами ее макияж «достигал толщины около полудюйма». Тот же источник, едва ли беспристрастный, сообщает: «…ее лицо выказывает признаки увядания; дабы скрыть это, когда она появляется на публике, она закрывает рот многими слоями тонкой материи, чтобы оттенить щеки».[823]Помимо того что Елизавета всегда должна была носить «маску юности», на портретах также нужно было изображать идеализированное лицо, свидетельствующее о ее неувядающей власти. Николас Хиллиард, который стал ведущим портретистом Елизаветы, быстро понял: от художников требовалась не столько точность в изображении королевы, сколько идеальный образ нежных и молодых черт. Хиллиард начал рисовать миниатюры Елизаветы в 1572 г., но преображение королевского образа началось с двух полноразмерных портретов маслом, так называемых «Пеликана» и «Феникса».

Лицо Елизаветы на обоих портретах кажется гладким и невозмутимым, как маска; за исключением узкой, тонкой руки, в которой она сжимает перчатку на уровне живота, ее фигура скована тяжелым парадным платьем, обильно украшенным вышивкой.[824]В то время, когда Елизавета, перешагнувшая сорокалетний рубеж, вышла из детородного возраста, внимание привлекается не к ее физическому телу, не к ней как физическому лицу, но к королеве как лицу юридическому. С помощью определенных символических предметов Елизавете придают вид воплощенного целомудрия. Драгоценные камни, из которых состоят ее ожерелья, олицетворяют набожность, безбрачие, самоотречение и вечную юность; феникс – символ возрождения и торжества бессмертия над смертью, образ особенно яркий после папского отлучения от церкви и заговора Ридольфи.

Хотя Хиллиард прославился благодаря миниатюрам и полноразмерным портретам Елизаветы, скорее всего, он творил «по следам» итальянца Фредерико Дзуккеро, который приехал в Англию по просьбе Елизаветы в 1576 г. Именно его портрет был принят в качестве официально освященного образа. На портрете кисти Дзуккеро, так называемом «Дарнли», лицо Елизаветы искусственное, как у манекена, и она изображена в простом платье из белой и голубой парчи с тонкими кружевными рукавами и жемчужным ожерельем на шее; переплетаясь, ожерелье образует овал на ее правой груди. В правой руке королева держит разноцветный веер из страусовых перьев, прижимая его к себе, а в левой – наполовину спрятанную шкатулку. На столе слева от нее стоят скипетр и корона, подчеркивающие ее статус королевы и отождествление ее с лицом юридическим. Размещение ожерелья и веера на левой груди и внизу живота привлекают внимание к привлекательной фигуре королевы, хотя в то же время жемчуг символизирует ее целомудрие и торжество над желаниями плоти и сексуальным аппетитом. Таким образом, королева предстает на портрете в двух ипостасях: естественном, физическом воплощении, в теле женщины, и в виде юридического лица, как королева, – вторая ипостась представлена королевскими регалиями, расположенными рядом с ней.

Выбеленное, похожее на маску лицо с портрета кисти Дзуккеро повторяется на портретах всех размеров в 80-х и начале 90-х гг. XVI в. На первом из так называемых «портретов с ситом» «лицо Дзуккеро» повторяется полностью. Ни одно изображение королевы не пользовалось такой популярностью; это свидетельство того, как правительство в тот период сумело управлять образом королевы. Для камер-фрейлин, которые ежедневно накладывали маску юности на лицо королевы, и для художников, которые запечатлели ту же маску на холсте, главным был девиз Елизаветы – Semper Eadem, то есть «Все та же».

Глава 33

Жребий брошен

На Пасхальной неделе 1580 г. юг Англии сотрясло мощное землетрясение. Земля «ужасно содрогалась»; в Лондоне на прохожих сверху падали камни. Боялись, что землетрясение предвещает грядущие ужасы. В церквах читали новые молитвы, в которых просили Бога о защите.[825]В следующие месяцы в Англию из Рима прибыли первые иезуиты. Боялись, что они – авангард католического крестового похода.

В июне из Франции прибыли Эдмунд Кампион и Роберт Персонс. Они сошли на берег в Дувре. Два бывших выпускника Оксфорда в свое время бежали в Рим, где вступили в орден иезуитов. На родину они вернулись инкогнито, чтобы их не схватили портовые власти. Сразу по приезде Кампион и Персонс растворились среди лондонских католиков. Затем они начали переезжать из города в город, из деревни в деревню. Они проповедовали, служили мессу, принимали исповеди.[826]Вскоре после прибытия Кампион написал о миссии иезуитов и своем личном призвании в трактате, который стал известен под названием «Похвальба Кампиона».