Читать книгу "Дань саламандре - Марина Палей"

– ...по ду́-ри, по ду́-ри, по ду́-ри, по ду́-ри...

Все согласные, все гласные она произносит так логопедически-четко, как это делали дикторы Центрально радио и телевидения во времена моего детства. При этом особая жуть берет меня оттого, что машина говорит нутром, брюхом, то есть чревовещает. Проклятый агрегат! (А ты бы хотела, чтобы она вещала ртом?!)

В корпусе машины снова что-то щелкает, переключается... Господи, я схожу с ума... Не надо, я знаю, что она скажет сейчас, не надо... Но неизбежный мессидж (вместе с программой стирки грязного, очень грязного белья) завершается. Причем – будь он неладен – торжественным четырехстопным анапестом:

– ...про-гна-ла́, про-гна-ла́, про-гна-ла́, про-гна-ла́...

В ярости с размаху пинаю пяткой тупую металлическую балаболку: тоже мне, хрен собачий, баба Ванга! Я всё это и сама знаю!!

Машина резко затыкается (захлебывается) на незавершенном сливе. Так. Теперь придется отвечать перед соседями за поломку.

И тут я слышу телефонный звонок. Похоже, телефон надрывается уже давно. На том конце провода решили не отступать.

Подбегаю.

Хватаю трубку.

Это такая-сякая-то? – спрашивает суконный баритон.

Да, говорю я.

А такую-то знаете? В смысле: сякую-то?

...Меня однажды сбила машина. В момент удара я не поняла, что это, потому что предшествовавшего тому не видела. Машины, то есть, не увидела. Если бы увидела, лопнуло бы сердце. А так – не увидела и ничего не поняла. Я только помню себя – вдруг – внутри мясорубки. Ну, какого-то безостановочного металлического механизма.

Ужас заключался вот в чем. Абсолютно ничего не было понятно. Абсолютно ничего нельзя было изменить. И длилось это, разумеется, вечность.

А снаружи, для невольных свидетелей, ДТП заняло, конечно, доли секунды.

Вот точно так же – как вечность – я прожила эти доли секунды – между его вопросом и своим ответом.

Да, говорю.

Она ведь жила у вас, так?

Да, шепчу я.

Это дежурный врач, представляется наконец голос. Моя фамилия – такая-то...

Она жива?! – хочу крикнуть, но, как в кошмаре, получается шипение, не слышное даже мне. Алё, говорит дежурный врач, вас не слышно. Что с ней? – ору я (пытаюсь орать). А, с ней-то, говорит врач. Да ничего с ней. Что обычно. Зайти к нам на недельке сможете? Некоторые формальности. А куда заходить-то? с ужасом говорю я (уверенная, что сейчас мне назовут адрес травматологического отделения). Как – куда? – словно удивляется врач. Ну да: куда? – переспрашиваю я. Карандаш под рукой есть? – голос жесткий. Записывайте. Набережная Мойки, 126. А что это? – спрашиваю я (мысленно радуясь, что девочка где-то в центре города, а не...) Девушка, вы питерская? – презрительно вопрошает врач. Ну, питерская, говорю с досадой. (Терпеть не могу это носорожье менторство, притом – на ровном месте, с пол-оборота!) Слыхивали про больницу Николая Чудотворца? закономерно теплеет голос. Нет, не слыхивала (ах, какие мы коренные! аж в десятом колене!) Ну а Пряжку-то знаете? Пряжку? Мой мозг начинает отчаянно распирать стенки черепа. Ну да: вышиб дно – и вышел вон... Господи! – Вы же сказали – набережная Мойки! – подаю реплику. Правильно: адрес по Мойке, а вход-то – с набережной Пряжки, терпеливо поясняет врач. Не бывали, что ли? Горпсихбольница номер два. Нет... то есть да... говорю я – и от растерянности швыряю трубку.

Вот идиотка! Что наделала! Кто это был? Что это было? Сон, сон...

Мне кажется, я наконец просыпаюсь. Кусаю свою руку. Больно.

Но внутри больней. На порядки. На порядки! Где? Где болит? Границы (боли) – нигде, центр – везде. Определение души – и определение Вселенной совпадают... Что не странно...

Звонит телефон.

Очень громко.

– И вот еще что, – спокойно продолжает врач. – Ваша квартирантка, или, как ее там, сожительница, говорит, что вы вели... ведете дневник.

– Сказали бы уж «любовница»!! – Я поражаюсь внезапно затопившей меня ярости. – Всё-таки от слова «любовь»!!

– Не понял, – говорит врач. – Давайте не отвлекаться, хорошо?

– Ладно.

– Она рассказывала нам про ваш дневник. Это правда?

– Ну... допустим.

– А о ней там записи есть?

– Ну... допустим.

– Давайте поступим следующим образом. Для подтверждения диагноза нам необходим максимум информации. Притом самой детальной. Попробуйте перекопировать всё то, что считаете возможным нам о ней показать. Пошлите по почте на 7-е стационарное отделение – заведующему, профессору Крестовоздвиженскому Владимиру Порфирьевичу. Или занесите. Вы ведь рядом где-то живете?

– Рядом, – говорю.

– Ну вот и занесите.

– Нет, я лучше по почте пошлю.

– Как знаете. А мы тут ознакомимся, проанализируем, а вас вызовем уже в конкретный день для завершения процедуры.

– Как она там?

– Кто?

– Она.

– А! ну... как всегда. Ждем вас с визитом. Спасибо.

Глава 5

Конкретно поехавшая крыша: этиология и патогенез

Мне было совершенно ясно, что она свихнулась от горя.

И мне было также ясно: я сделаю всё, чтобы ее из психушки вызволить.

Без нее не уйду.

Однако что касается дневника... Я подумала, что эскулапам и эскулапкам жирновато будет обозревать извивы и корчи моей души. В конце концов, их интересуют голые факты. Осуществим, так сказать, сухую выжимку смысла.

Я решила сделать как бы экстракт всех видимых мне причин (перечень причин), которые, в своей совокупности, закономерно привели девочку в обитель призрения для скорбных духом.

Конечно, я ни словом не обмолвилась об ее «дружбе» с алкоголем и наркотой, потому что догадалась о том слишком поздно (в чем опять-таки видела свою вину), и главным образом потому, что эта «дружба» являлась вовсе не причиной психических сдвигов, а, по моему глубочайшему убеждению, их непосредственным проявлением (следствием).

И вот какую бумагу я в итоге составила.

«Заведующему 7-м стационарным отделением

Городской психиатрической больницы № 2,

профессору Крестовоздвиженскому

Владимиру Порфирьевичу

ЗАЯВЛЕНИЕ

Многоуважаемый профессор!

Ниже, сделав выписки из своего дневника (с содержанием которого Вы изъявили желание ознакомиться), я систематизировала реестр причин, которые, на мой взгляд, закономерно привели мою близкую подругу (ф. и. о.), к психическому расстройству.