Читать книгу "Слава моего отца. Замок моей матери - Марсель Паньоль"

* * *

Нелегко далось нам восхождение на заднюю площадку трамвая. Нелегко дался и спуск с нее, я до сих пор помню кондуктора, держащегося за кожаную веревку колокольчика и с нетерпением дожидающегося окончания нашей многотрудной высадки с транспортного средства.

Однако мы пребывали в самом веселом расположении духа, и наши силы словно удвоились от предвкушения залитых солнцем летних каникул, которым, казалось, не будет конца.

У прохожих наш кортеж вызывал жалость, и какие-то люди предложили нам свою помощь: отец, смеясь, отказался и даже пустился вскачь, желая доказать, что его силы намного превышают тяжесть груза…

Тем не менее один жизнерадостный ломовик, перевозивший кого-то с квартиры на квартиру, не сказав ни слова, забрал у мамы оба чемодана и повесил их под днищем своей повозки – так они там и качались вплоть до решетки ворот полковника.

Владимир, который, кажется, уже ждал нас, первым делом по устоявшейся традиции вручил матери красные розы и сообщил, что его хозяин не встает из-за нового приступа подагры, но собирается сделать нам сюрприз – навестить нас в Бастид-Нев, что наполнило нас радостью, гордостью и смущением. Потом он завладел всеми свертками и узлами, которые не были закреплены на том или другом члене семьи, и двинулся по направлению к двери Доминика, через «Спящую красавицу».

Переход по третьему имению показался нам бесконечным: Доминика не было и все окна были закрыты.

Мы сделали привал под большой смоковницей: отец, встав спиной к колодцу, примостил рюкзак на его закраину и долго растирал натруженные плечи, после чего мы с новыми силами продолжили путь.

И вот наконец мы оказались перед той самой черной дверью, которая более всего вызывала наше беспокойство и за которой нас могла ждать свобода.

Мы вновь ненадолго остановились, чтобы молча собраться с духом и подготовиться к последнему и самому трудному рывку.

– Жозеф, у меня предчувствие! – вдруг пролепетала побелевшая мать.

– И у меня тоже! – засмеялся отец. – У меня предчувствие, что эти каникулы будут незабываемыми! У меня предчувствие, что мы будем питаться великолепными шашлычками из певчих дроздов, кривоклювов и куропаток! У меня предчувствие, что дети прибавят в весе целых три кило каждый! Ну, вперед! Нам вот уже полгода никто ничего не говорил, так почему сегодня кто-то что-то скажет?

Впрыснув в замок капельку машинного масла, он благополучно справился с ним, затем, отворив дверь настежь, прошел вперед, пригнувшись, чтобы не застрять в двери с грузом, и вступил на территорию четвертого замка.

– Марсель, дай мне свои свертки и марш в разведку! Чтобы успокоить маму, следует принять все меры предосторожности. Только не торопись.

Я побежал вперед – ни дать ни взять индеец-сиу на тропе войны – и, под защитой изгороди, стал прислушиваться и приглядываться.

Ничего. Все окна замка были закрыты, включая даже окна караулки.

– Давайте сюда! Сторожа нет! – вполголоса повелел я арьергарду, ожидавшему моих приказаний.

– Так оно и есть! – подтвердил, подойдя, отец, окинув взором фасад замка.

– Да почем ты знаешь? – спросила мать.

– Но ведь это вполне естественно, что сторож иногда уходит из замка! Он же тут один: наверняка пошел за покупками!

– А меня как раз беспокоит то, что все окна закрыты. Он, может быть, спрятался за ставнями и следит за нами оттуда через дырочку.

– Ну что ты! – ответил отец. – У тебя больное воображение. Держу пари, мы могли бы с песнями продолжать путь. Но чтобы поберечь твои нервы, будем играть в индейцев-команчей, «от чьих шагов даже не вздрагивают высокие дикие травы прерии».

Предельно осторожно, без излишней спешки, мы пошли дальше. Отец, придавленный своей ношей, ужасно вспотел. Поль остановился, чтобы обернуть пучком травы веревку, натиравшую ему пальцы. Испуганная сестренка молчала не хуже своей куклы. Время от времени, прижав к губам крохотный указательный палец, она с улыбкой цедила «тсс», вытаращив огромные, как у загнанного зайца, глаза. При виде бледной и безмолвной матери у меня сжималось сердце, но впереди, поверх деревьев, над стенами, я уже видел синюю вершину Красной Макушки, где уже сегодня до наступления ночи я буду расставлять ловушки под песню одинокого кузнечика; и еще я знал, что у подножия Ла-Трей меня с равнодушным видом ждет Лили, которому не терпится выплеснуть на меня все новости, все планы и одарить меня своей дружбой.

Завершив длинный переход без помех, хотя и не без страха, мы наконец оказались перед последней дверью, которая как по волшебству должна была распахнуться навстречу летним каникулам.

– Ну что? Как твое предчувствие? – обернувшись к матери, со смехом произнес отец.

– Открывай же, умоляю… Скорее… Скорее…

– Не волнуйся! Ты же видишь, все закончилось!

Отец повернул ключ в замке и потянул дверь к себе. Дверь не поддавалась.

– Кто-то повесил цепь и висячий замок! – упавшим голосом произнес он.

– Я знала! – воскликнула мать. – Ты можешь сорвать все это?

Я пригляделся: цепь была пропущена через петли: одна из них была на самой двери, другая на показавшейся мне подгнившей дверной раме.

– Да, можно! – выпалил я.

Отец схватил меня за запястье:

– Несчастный! Это будет взлом!

И тут вдруг раздался чей-то мерзкий голос, от которого словно несло перегаром:

– Верно! Именно взлом! За это можно получить срок до трех месяцев!

Из зарослей неподалеку от двери выступил мужчина огромных размеров, хотя и среднего роста. На нем была форменная одежда и фуражка. На поясе висела кобура из черной кожи, откуда торчала рукоятка армейского револьвера. Он держал на поводу устрашающего пса, того самого, которого мы так долго боялись.

Пес был похож на теленка с мордой бульдога.

Его короткая шерсть грязно-желтого цвета была испещрена большими проплешинами, контуры которых напоминали очертания материков на географических картах. Левая задняя лапа, которую он держал на весу, то и дело судорожно дергалась; отвислая толстая губа казалась еще длиннее от текущей изо рта слюны, а жуткую морду венчали два огромных клыка, предназначенные не иначе как для «убийства невинных младенцев». В довершение всего один глаз чудовища был закрыт бельмом молочного цвета, другой глаз, желтый, угрожающе таращился на нас, а из носа, забитого слизью, время от времени вырывался громогласный свистящий храп.

Рожа мужчины было не менее ужасающей. Кожа на носу была вся в дырочках, как у ягод земляники, усы, с одной стороны тронутые сединой, с другой стороны цветом напоминали коровий хвост, а нижние веки были увешаны наростами, напоминающими волосатые анчоусы.

Мать со стоном спрятала лицо в букете дрожащих роз. Сестричка заплакала. Побледневший отец не шевельнулся. Поль спрятался за его спиной, а я сглатывал слюну…