Читать книгу "Слава моего отца. Замок моей матери - Марсель Паньоль"

Что касается меня, я испытал глубокое разочарование и пытался самым низким способом обесчестить опасного Олива, утверждая, что ребенок, так умело разбирающийся в сплавах, может быть разве лишь отпрыском фальшивомонетчика.

Это романтичное предположение, несущее в себе заряд мести, было воспринято Полем с чисто братской радостью, и я уже вознамерился распространить слух об этом по всей школе, что, наверное, и сделал бы, если бы меня не ослепила другая мысль, сверкнувшая, как свет на выходе из туннеля, – мысль о том, что мы стоим на пороге летних каникул!

Все – и Олива, и злосчастная задача, и директор, и преподаватели средней школы – исчезло, не оставив по себе и следа… Я вновь стал смеяться и мечтать, а также, дрожа от радости и нетерпения, готовиться к ОТЪЕЗДУ.

Кое-что, правда, омрачало радужную картину: дядя Жюль с тетей Розой оставались в городе. А без них дом, казалось мне, будет пуст. К тому же я боялся, как бы наша охотничья команда не была обезглавлена отсутствием вожатого. Отсутствием, кстати сказать, малооправданным, так как им всего-то нужно было съездить в Руссильон для того, чтобы показать кузена Пьера родне дяди – виноградарям, якобы с нетерпением ожидающим знакомства с ним.

«Дитя престарелых родителей» между тем превратилось в толстого карапуза, которого все смешило, включая и шишки на лбу, и который начинал уже лопотать. Поскольку он еще не принял окончательного решения о том, как произносить звук «р», я счел своим долгом предупредить тетю Розу, насколько опасно везти его в чужие края, где ему навяжут страшный перпиньянский выговор.

Она успокоила меня, твердо пообещав быть до первого августа в дорогом нашем Бастид-Нев.

И вот наступило тридцатое июля, торжественный канун великого события.

Как я ни старался уснуть, мне так и не удалось достигнуть состояния, помогающего побыстрее прожить ненужные часы: все же я с проком использовал их, заранее проживая кое-какие моменты ослепительной эпопеи, что должна была начаться утром следующего дня. Я нисколько не сомневался: все будет еще лучше, чем в прошлом году, поскольку я стал старше и крепче, а еще потому, что постиг секреты холмов. Меня накрывало волной нежности от мысли, что моему дорогому Лили тоже не спится.

Первая половина следующего дня была посвящена приведению в порядок городского дома, который мы покидали на целых два месяца, в связи с чем мне было велено сходить в москательную лавку за шариками нафталина, которые потом, с наступлением холодов, находишь в карманах своего пальто.

Потом мы завершили сборы, которые мать вела уже несколько дней, поскольку это был самый настоящий переезд… Она не раз напомнила отцу, что нам не обойтись без Франсуа с его мулом, но отец, поначалу ничего не отвечавший, в конце концов признался в том, что семейный бюджет и без того уже изрядно пострадал от многочисленных покупок, которые должны были обеспечить нам комфорт и уют на время летних каникул, а потому любые новые расходы, пусть и незначительные, например в четыре франка, которые требовалось заплатить Франсуа, могли нанести нашим финансам непоправимый урон.

– К тому же, – добавил он, – нас, тех, кто может нести груз, уже четверо, Поль теперь достаточно силен, чтобы нести по меньшей мере три килограмма…

– Четыре, – откликнулся Поль, раскрасневшись от гордости.

– А я могу справиться по меньшей мере с десятью килограммами! – живо вставил я.

– Но, Жозеф, – взмолилась мать, – посмотри, сколько всего! Сколько у нас свертков, узлов, чемоданов! Разве ты не видел? Неужели ты не видишь?

Но отец, полузакрыв глаза и протянув руки к какому-то видению, слащавым голосом запел:

Закрыв глаза, я вижу:Во глубине холмовНаш домик белоснежныйЗатерян средь лесов.

* * *

Мы перекусили на скорую руку, а затем так ловко распределили груз, что нам удалось отправиться в путь, захватив с собой все.

Я нес две холщовые сумки: в одной были большие куски мыла, в другой консервные банки и колбасные изделия.

Кроме того, с двух сторон под мышками у меня было зажато по тщательно перевязанному свертку – с одеялами, простынями, наволочками и полотенцами. В постельное белье мама засунула еще и кое-какие хрупкие предметы.

Слева в белье были запрятаны два колпака для керосиновых ламп и крохотная нагая танцовщица из гипса с поднятой вверх ножкой.

Справа – гигантская солонка из венецианского стекла (приобретенная за полтора франка у нашего друга-старьевщика) и большой будильник (два с половиной франка), которому своим громогласным звонком предстояло поднимать на ноги охотничью компанию по утрам. Мы забыли выключить его перед выходом, и я всю дорогу слышал его мощное жестяное тиканье.

И наконец, карманы у меня были битком набиты спичечными коробкáми и бумажными пакетиками с перцем, мускатным орехом, гвоздикой, нитками, иглами, пуговицами, шнурками и двумя запечатанными воском чернильницами.

Полю на спину водрузили наполненный пакетами сахара старый школьный ранец, к которому привязали еще и завернутую в шаль подушку, так что сзади его голова была не видна.

В левой руке он держал авоську, довольно легкую, но весьма объемистую, – там были запасы липового чая, вербены, ромашки и целебных трав, из тех, что собирают на праздник святого Иоанна. Правую его руку оставили свободной на тот случай, если бы ему понадобилось взять на буксир сестричку; та прижимала к груди любимую куклу.

Мать собралась сама нести два дерматиновых чемодана с нашим «столовым серебром» (изготовленным из луженого железа) и фаянсовыми тарелками. Все это имело внушительный вес, и я решил вмешаться. Рассовав по своим карманам половину вилок, засунув ложки в авоську Поля, я умудрился запихнуть в свои холщовые сумки еще и шесть тарелок. Мама ничего не заметила.

До отказа набитый рюкзак отца и его оттопыренные карманы весили больше меня.

Первым делом мы подняли рюкзак на стол. Затем, подойдя к столу, отец встал к нему спиной. Его бедра и без того уже изрядно увеличились в объеме из-за висевших на поясе холщовых мешочков, из которых торчали рукоятки различных инструментов, горлышки бутылок и стебли лука-порея. В два приема Жозеф встал на колени.

Мы сдвинули рюкзак со стола на его спину. Маленький Поль, раскрыв рот, судорожно стиснув кулаки и втянув голову в плечи, следил за опасной процедурой, сомневаясь, выживет ли отец. Но отец устоял, мы услышали, как он застегивает кожаные ремни, после чего рюкзак, сначала медленно, стал уверенно подниматься вверх. В полной тишине хрустнуло от натуги одно отцовское колено, потом другое, и вот непобедимый Жозеф выпрямился во весь свой рост.

Он глубоко вдохнул, два-три раза повел плечами, чтобы ремни рюкзака поудобнее легли на плечи, и принялся ходить по столовой.

– Великолепно, – прокомментировал он, после чего ровным уверенным шагом подошел к двум большим чемоданам, набитым до такой степени, что пришлось подстраховаться и трижды обвязать каждый из них веревками, тем самым укрепив их. Их вес заметно оттянул отцовские руки, которые стали вдруг казаться длиннее: он воспользовался этим для того, чтобы зажать под мышками с одной стороны потертый дерматиновый футляр с охотничьим ружьем, а с другой – морской бинокль, видимо когда-то не на шутку пострадавший от страшных штормов у мыса Горн: слышно было, как внутри его бубенцами позвякивают линзы.