Читать книгу "Детство комика. Хочу домой - Юнас Гардель"

— Эф-фек-тивно!

Через полчаса приходит Рут.

— Ты готова?

— Ясное дело, подожди у автомобиля, я сейчас приду.

Она торопится. Надо оставить… какой-то знак.

За неимением лучшего она состригает щетину со своей старой зубной щетки. Это символизирует окончательный разрыв, думает она.

С лестницы доносятся быстрые шаги. Это она, та, другая, она кутается в черное пальто, у нее изумительно убраны волосы. Такая красивая!

— Ой, — восклицает она с улыбкой, — вы здесь! Как здорово!

— Да, э-э, я просто забираю остатки своих вещей.

— А Вернера нет дома! — с сожалением восклицает эта женщина.

— Ничего, я говорила с ним по телефону.

— Может, останетесь выпить кофе?

— Спасибо, — отрезает Ракель, закрывая свою большую сумку, — но мне пора ехать. Я приглашена на обед, и у машины меня ждет сестра.

— А, это была ваша сестра!

— Я оставила записку на столе. Я написала, что вы должны пересылать мне почту… чтобы я не теряла работу и деньги, и что вы можете оставить у себя телефонный аппарат, пока у меня нет своего жилья. Это мой телефон.

— Что-то еще?

— Да, до свидания, но это вы можете и сами прочитать.

Ракель медлит.

— И еще я остригла свою зубную щетку. Она лежит на столе.

Почему эта другая все время улыбается? Почему она такая красивая? Это нервирует Ракель.

— Как жутко! — улыбается другая, беря в руки щетку.

— Да, я думала, это что-то вроде ритуала… Показать, что я… что я больше здесь не живу.

— Но это же щетка Вернера!

— Нет, это мо… Правда? Ой! То есть простите! Я думала…

— Ракель, ты идешь? — кричит Рут из машины.

— Это моя сестра, мне пора. Было приятно…

Она проглатывает последнее слово. Та, другая, все улыбается.

«Если она нам помашет, я закричу», — думает Ракель.

Они едут в Стокгольм сквозь осеннюю темноту. Кружась в свете фар, пролетают листья. Ракель жалеет о выходке с зубной щеткой.

— Но он же мог передать привет! — оправдывается она.

— Он мог бы и сам приехать, — спокойно отвечает Рут.

Потом она говорит о том, как приятно вести машину вечером.

Потом они молчат.

Ремарки автора

С Вернером не происходит ничего страшного. Только не с ним. Он напевает «Ты лишь минуты счастья считай» и двигается дальше, как ни в чем не бывало.

Женщины в его жизни заменимы, да, он почти рад заменам: он может вернуться к началу своей гирлянды из реплик, и проходит еще какое-то время, пока его очередная женщина не начинает сомневаться на его счет.

Я придумал Вернера. Или, скорее, он сам себя придумал. В одной вечерней газете я прочитал на днях:

«Эрик, 22: Моя жизнь разрушена! (Эрик — вымышленное имя.)»

Вернер — вымышленное имя. Его жизнь — вымышленная жизнь. И что еще хуже: ему это нравится. Сколько бы Ракель ни разоблачала, ни обнажала его, сколько бы она ни бралась за него, ничего не происходит. Он охотно соглашается с тем, что она права, и ускользает. Принимай меня таким, какой я есть, или вообще не принимай, говорит он, выбирай.

Как будто у человека всегда есть выбор.

Когда Ракель оставила Вернера, он наконец-то смог впустить в дом свою любовницу. Так изменилась его жизнь, не более. Я говорю резко, но Вернер придуманный, он не обидится.

Хотя ты никогда не согласишься с тем, что ты придуман.

Или согласишься?

64

Даниель не поет. Он хотел петь и поэтому в четвертом классе пришел в хор, но учитель музыки прервал на середине «Шосальский вальс»[75] и спросил:

— Кто тут желает изменить мелодию?

Дети посмотрели друг на друга. У Даниеля мигом вспотели ноги. Учитель что-то пробурчал, и они запели снова.

Но уже через пару тактов он снова прервал их и сказал:

— Это Даниель. Даниель не попадает в мелодию.

Экзекуторы посмотрели на Даниеля с неприязнью и даже не завязали ему глаза, прежде чем выстрелить. Даниель отправился к двери и не успел даже открыть ее, как учитель снова устроился за пианино и заиграл «Шосальский вальс» сначала.

Позже учитель разыскал Даниеля, чтобы приободрить его.

— Главное — чтобы всем было весело, — сказал он, — приходи в хор.

И вот Даниель ходит в хор раз в неделю, но не поет. Он открывает рот, но не издает ни звука.

Раннее утро Дня святой Люсии. Даниель — звездный мальчик[76], он идет последним в шествии. Он идет не в такт. Колпак на голове качается. Подбородок под лентой чешется. Ему ужасно хочется в туалет.

Анна Нильссон, с венком и свечами на голове, — Люсия. У нее уже есть груди. Обычно ее волосы заплетены в косу, но этим утром она косу не заплела, и они спускаются до колен. Всем интересно, как она их моет.

Одиннадцатилетние школьники медленно и с достоинством вплывают в темный актовый зал. В руках у девочек горят стеариновые свечи.

Вкруг двора и дома Тихо ночь шагает, Солнце уже скрылось, Тени лишь мелькают[77].

Но хор по ошибке начал на терцию выше, чем нужно.

Девочки замечают это, только приближаясь к самому высокому звуку на повторе. Они краснеют. Люсия, продолжая плавно ступать большими шагами во главе шествия, чувствует, как позади нее поднимается волнение, и, когда кто-то дает петуха, она начинает хихикать.

Святая Люсия хихикает так, что венок съезжает набок. Она изо всех сил старается держаться с достоинством, но хихикают уже все, и святая Люсия хохочет в голос. Учителя смотрят на них, ничего не понимая. Дети в зале тоже начинают смеяться. Родители беспокойно вертятся.

Наконец Анна Нильссон заканчивает свои дела на сцене и кидается прочь из зала, а за ней устремляются хихикающие девочки, звездные мальчики и багровый учитель.