Читать книгу "Театральные записки - Пётр Андреевич Каратыгин"

в городе имелась единственная немецкая булочная. По странному стечению обстоятельств хозяина этой булочной звали тоже Иван Иванович, как моего Клейстера. У него, на беду, была молодая дочка; называлась ли она Марьей Ивановной или иначе, Катенин этого не знал, только вот какие вышли последствия. Немец пошел в театр посмотреть «Булочную» и до того взбесился, вполне уверенный, что пьеса написана именно на его счет, что на третий день закрыл свою булочную и уехал из города.

– И мы, по твоей милости, – прибавил Катенин, – оставались целую неделю без сухарей, пока наконец не образумили раздраженного Ивана Ивановича и не уговорили его воротиться!

Теперь с 1843 года я перешагну вперед на целое десятилетие; во-первых, потому что, не придерживаясь хронологической последовательности, о многом уже было написано прежде; а во-вторых, перелистывая журнал, веденный мною с первого года службы, я не нашел в нем никаких особенных фактов, которые считал бы любопытными для моих читателей.

В это десятилетие было написано мною около двадцати пьес – оригинальных и переделанных с французского. Иные из них имели успех и долго держались в репертуаре, как-то: «Виц-мундир», «Школьный учитель», «Петербургские дачи», а другие не могли этим похвалиться и сданы в театральный архив. В этот же промежуток времени игрались две мои безделки: оперетка «Отелло на Песках» и шутка-водевиль «Натуральная школа», за которые мне порядочно досталось от тогдашних критиков. Первую они сочли чуть не за кощунство – как будто пародии пишутся на ничтожные произведения[68]; а вторую назвали дерзким пасквилем на реальное направление нашей литературы, чего у меня и в голове не было. Я смеялся не над реальным направлением, а над теми отчаянными циниками, которые в своих грязных произведениях доходили тогда до отвратительного безобразия.

Лермонтов был, конечно, не чопорный классик, но и тот сказал:

С кого они портреты пишут?

Где разговоры эти слышут?

А если и случалось им,

Так мы их слышать не хотим.

Впрочем, может быть, меня бы тогда и менее бранили, если бы покойный Булгарин не оказал мне медвежьей услуги: ему так полюбился мой куплет о натуральной школе, что он чуть ли не в каждом своем фельетоне цитировал его – кстати и некстати.

Глава XVI

С грустью я вспоминаю 1853 год! Тяжелые и невознаградимые утраты понесла наша драматическая сцена при самом его начале: с его тяжелой руки начал постепенно редеть тот блестящий талантливый кружок артистов, которыми по справедливости мог гордиться тогда петербургский театр.

Накануне этого рокового года, 31 декабря, мы играли комедию «Русская свадьба», производившую в тот сезон положительный фурор не внутренним своим достоинством, но благодаря блестящей обстановке и великолепию спектакля с прекрасной музыкой, пением, хорами, плясками, с роскошными костюмами и декорациями. В этой комедии участвовали все лучшие силы, составлявшие тогда русскую драматическую труппу: мой покойный брат, Брянский, Мартынов, Сосницкие (муж и жена), Вера и Надежда Самойловы, Максимов, Марья Дмитриевна Дюр, Гусева… Тут же участвовала оперная певица Дарья Михайловна Леонова, бывшая в ту пору в полной силе своего прекрасного голоса. Какую слабую пьесу не мог бы поддержать такой талантливый состав?!

В этот вечер пьеса прошла как-то необыкновенно удачно. Все были в каком-то веселом настроении. По окончании спектакля, в половине двенадцатого ночи, к некоторым из старших артистов принесли в уборную шампанского. Мы все радушно поздравляли друг друга с наступающим Новым годом, дружно пожимая товарищам руки; казалось, что в эти веселые минуты были искренно забыты все закулисные несогласия, размолвки, ссоры, если у кого-нибудь таковые случились в прошлом году. Точно некоторые предчувствовали, что им уже не суждено встретить будущего года!..

Холостая молодежь отправилась встретить Новый год в буфет, а семейные люди разъехались по домам. Я с братом поехал к нему. Он жил тогда у Синего моста, в доме Якунчикова, в угловом бельэтаже. Нас только и ждали, чтобы сесть за семейный ужин. Жена моя была там с вечера и вместе с женой брата, дочерью и ее мужем Владимиром Егоровичем фон дер Паленом играла в преферанс.

С нашим приездом карты были оставлены и все приготовлялись перейти в столовую. Пока подавали ужин, брат присел подле моей жены и, перебирая карты, шутя сказал ей:

– Ну-ка, Софи, загадайте на меня… что мне ваши карты предскажут на будущий год?

– А разве вы верите картам? – спросила она.

– Разумеется, нет; но посмотрим, сбудется ли то, что они мне наврут.

– Вы какой король? – спросила она.

– Это уж ваше дело.

– По цвету волос вы – трефовый.

– Как знаете.

Она положила трефового короля, потом вынула из середины колоды другую карту и положила закрытой на него; кругом разложив остальные, начала объяснять, как умела. Наконец вскрыла положенную на короля карту. Оказался пиковый туз… Брат смешал карты и сказал:

– Э! глупости! Пойдемте лучше ужинать.

Первый месяц рокового года прошел благополучно; наступил февраль. Перед самою Масленицей Брянский захворал холерой, и через несколько часов его не стало.

Внезапная смерть такого крепкого, сильного здоровяка не могла не поразить всех его товарищей. В этот день шла драма «Эсмеральда», где он должен был играть Квазимодо. Роль его занял Толченов, и хотя перед началом спектакля анонсировали, что за болезнью первого будет играть второй, но до публики верхних слоев это объявление, видимо, не достигло, и по окончании драмы сверху раздались крики «Брянского! Брянского!». На этот вызов вышел Толченов и раскланялся публике вместо своего товарища, отозванного уже в лучший мир!

В понедельник, на Масленицу, были похороны Брянского, на которые, кроме его товарищей, собрались артисты и артистки и других трупп – отдать последний долг заслуженному и талантливому артисту. По окончании обычной литии мы с братом вышли к крыльцу, чтобы избежать тесноты. Когда выносимый из дому гроб приблизился к нам, мы, как и все вокруг стоявшие, сняли наши меховые шапки.

Погода тогда была морозная, и тут брат сказал мне вполголоса:

– Прикройся хоть воротником; ты простудишь голову…

– Накройся и ты, – отвечал я ему.

– Ну у меня волос побольше твоего (у него были прекрасные густые волосы).

Я последовал его совету: надвинул на голову свой меховой воротник, а он не надел своей бобровой шапки, покуда гроб не поставили на дроги. Мы несколько улиц шли за гробом пешком, а потом в санях провожали его вплоть до Митрофаньевского кладбища.

Никогда суеверие не играет такой большой роли, как во время погребальных обрядов. Например, шьют покойнику саван или покойнице платье, чепчик и прочее: следует шить на живую нитку, не закрепляя ее узлом, иголку надо