Читать книгу "Театральные записки - Пётр Андреевич Каратыгин"

или в бенефис – потому что они во всяком случае получают свой гонорар и даже им выгоднее, когда их пьесы ставят в пользу артистов, поскольку при еженедельных бенефисах дирекция не имеет времени ставить пьесы в казну. А в ту пору авторы, отдававшие свои произведения в бенефисы, не получали от дирекции никакого за них вознаграждения. Нынче сочинитель или переводчик даже какой-нибудь ничтожной безделки не даст ее на сцену даром, и потому, вспомнив бескорыстие авторов прошлого времени, невольно скажешь: «Вы, нынешние – ну-тка!»

Зотов был в старину один из самых трудолюбивых театральных писателей: после князя Шаховского едва ли кто-нибудь более него сочинил, переделал и перевел трагедий, драм, комедий, водевилей и опер. Переводить оперы с иностранных языков – труд немаловажный: тут нельзя требовать от переводчика гладких и звучных стихов, он хлопочет только о том, лишь бы втиснуть их в музыкальный такт.

Сколько мне помнится, Зотов почти всегда имел срочную работу, писал, как говорится, на скорую руку потому что разучивание оперы требует гораздо более времени, нежели другие пьесы…

Глава XV

Из всех моих оригинальных водевилей больший и продолжительный успех (после «Ложи 1-го яруса») имела «Булочная, или Петербургский немец». Этот водевиль был представлен в первый раз в мой бенефис в 1843 году 26 октября. (В составе этого бенефиса были следующие пьесы: «Монумент» – исторический анекдот в стихах сочинения Кукольника, мой водевиль «Демокрит и Гераклит» и «Генеральша» – комедия с куплетами, перевод с французского.) Сбор был совершенно полный.

Повторение этого бенефиса назначили на третий день, 28-го числа; но тут произошло некоторое странное обстоятельство: на другой день бенефиса нежданно-негаданно последовало запрещение повторить «Булочную» и афиши об этом спектакле на 28-е число появились без «Булочной». Я никак не мог понять, за что разразилась эта гроза над моим Иваном Ивановичем Клейстером. Кого этот бедный немец мог обидеть? Но так как главный интерес в возвещенном накануне спектакле заключался именно в этой пьесе, то дирекция поручила режиссеру справиться в цензуре о причине этого запрещения. Что же по справкам оказалось? В этом водевиле Клейстер поет куплет, в котором, между прочим, говорится:

Сам частный пристав забирает

Здесь булки, хлеб и сухарей…

Частный пристав Васильевской части (где происходит действие) вломился в амбицию, приняв слово «забирать» за «брать даром», без денег; он счел это личными нападками и обратился с жалобой к тогдашнему обер-полицмейстеру Кокошкину Тот доложил об этом министру внутренних дел Льву Алексеевичу Перовскому, и, в конце концов, последовало приказание остановить представление этого водевиля. Вот откуда сыр-бор загорелся!

Я в день повторения бенефиса отправился к цензору и как ни объяснял ему что «забирать» вовсе не оскорбительное для полиции слово, что, вероятно, многие из петербургских обывателей ежедневно «забирают» на книжку и в булочной, и в других лавках со съестными припасами; но он, хоть и вполне согласился со мной, не мог действовать по своей воле и посоветовал мне лучше вовсе исключить этот по мнению частного пристава двусмысленный куплет. Я, конечно, не стал с ним спорить из-за таких пустяков, но дело все-таки ничем не решилось…

Вечером того же дня, перед началом спектакля, вдруг неожиданно прислали разрешение играть «Булочную» только без «забористого» куплета. А так как в этот день водевиль не стоял на афише, а заменен был другим старым водевилем, то надо было анонсировать об этой перемене. Когда же Максимов вышел после первой пьесы за переднюю занавесь и объявил, что вместо означенного на афише водевиля будет представлена «Булочная», – раздались громкие аплодисменты и многие закричали «браво!». Это имело характер некоторой демонстрации, потому что полицейская опала не могла тогда не разгласиться. В этот вечер «Булочная» имела еще больший успех, нежели в первое представление.

На другой день я узнал, что «Булочная», которую я напечатал на свой счет и роздал на комиссию в книжные лавки, была по приказанию обер-полицмейстера секвестрована у всех книгопродавцев: ее «забирали» отовсюду и связанную препровождали в полицию.

Полицейское битье по карману мне, разумеется, было неприятно и убыточно, но на мое счастие, 31-го числа того же месяца покойному государю угодно было приказать, чтобы этот водевиль представили в Царском Селе, где тогда еще находился высочайший двор.

В тот вечер шла прежде французская комедия, а за нею следовала моя «Булочная». В антракте пришел за кулисы министр двора князь Петр Михайлович Волконский. Он начал со мной о чем-то разговаривать, и я, пользуясь случаем, сказал ему:

– Ваша светлость, позвольте мне обратиться к вам с покорнейшею моею просьбой.

– Что такое?

– Через несколько минут мы будем иметь счастие представлять нашу пьесу перед его величеством, но эта пьеса, мною напечатанная и одобренная цензурой, в настоящее время находится в полиции под запрещением. Одно другому противоречит: если бы в ней было что-нибудь непозволительное, она бы не удостоилась высокой чести быть игранною перед лицом государя императора. Если ж – наоборот, то ей не следует подвергаться полицейскому запрещению.

Князь улыбнулся и сказал мне:

– Это совершенно справедливо, но погоди. Вот как вы сыграете пьесу, я доложу об этом государю.

Пьеса имела полный успех, и так понравилась его величеству, что ему угодно было оказать нам особенную милость: нас всех призвали в одну из ближайших к театру комнат и каждый из нас удостоился личной от государя похвалы и одобрения.

За этот спектакль мы с Мартыновым награждены были подарками, и, кроме того, я получил от государя наследника – ныне благополучно царствующего императора – бриллиантовый перстень.

Через два дня после того прислали мне из театральной конторы бумагу следующего содержания:

Его светлость г-н министр императорского Двора, предписанием 2-го числа сего ноября, уведомил его превосходительство г-на директора, что Государь Император Высочайше повелеть соизволил ваш водевиль «Булочная» оставить как было написано, не выключая ничего, и притом не задерживать продажу печатных книжек оного.

Разумеется, отобранный водевиль был тотчас возвращен книгопродавцам, но так как его разнесли по «частям», то они не досчитались нескольких экземпляров, которые, вероятно, полицейскими забирателями были оставлены себе на память об этой курьезной истории.

Впоследствии оказалось, что не один частный пристав обиделся моим водевилем – нашлись и другие. В одно из представлений его в Александринском театре, после «Ну Карлуша, не робей!» в покойного Мартынова кто-то из райка бросил пятаком; по счастию, промахнулся и пятак покатился по полу. Эта дурацкая шутка, вероятно, была выкинута каким-нибудь оскорбленным Карлушей.

Потом вот что мне рассказывал Александр Андреевич Катенин, по возвращении своем из Оренбурга, где он несколько лет был генерал-губернатором. У них