Читать книгу "Совдетство - Юрий Поляков"

– А если участвовал, значит, проявил «геройство и мужество». Почему тогда майор Курочкин вычеркнул?

– Юрочка, – взмолился дед Жоржик. – Ну не спрашивай ты меня про это! Ну, пожалей ты мое больное сердце! – и он дрожащими руками из маленькой пробирочки стал вытряхивать на бугристую ладонь крохотные белые таблетки нитроглицерина.

Я запомнил это трудное название только потому, что в «Таинственном острове» колонисты дробят скалы страшной взрывчаткой, которая мощнее динамита в десять раз и называется тоже нитроглицерином. Удивительное дело: с помощью одного и того же вещества можно лечить сердце и стирать с лица земли целые горы!

…Два года назад мы с Лидой забирали из магазина первый том Детской энциклопедии. Там еще работала уборщицей баба Нюра, она хорошо помнила моего погибшего дедушку и, увидев меня, воскликнула:

– Как же ваш мальчик похож на Илью Васильевича! Две капли! Ах, какой был чуткий и отзывчивый человек! Никогда ни на кого не кричал, всегда поможет, объяснит, пораньше домой отпустит. Мы его всем коллективом на фронт провожали. Прямо тут, в магазине, после работы стол накрыли. А он выпил и заплакал навзрыд: «Не вернусь, не вернусь я, чует мое сердце… Родные мои, прощайте навек!»

Когда мы пришли за вторым томом, Лида спросила продавщицу, мол, как там наша баба Нюра, что-то ее не видно?

– Нет ее…

– А где же она?

– В лучшем из миров… – ответила та, вздохнув.

– Все там будем… – всхлипнула Лида и стала вытирать слезы платком.

Считается, что мы, дети, – плаксы, что у нас глаза на мокром месте, но, по моим наблюдениям, взрослые тоже плачут, и довольно часто…

– Что значит «в лучшем из миров»? – спросил я, когда мы вышли на улицу.

– Значит, умерла.

– Странно… Я думал, лучший мир – это коммунизм.

– Так и есть. Но коммунизм – это лучший мир на этом свете.

– Выходит, и на том свете коммунизм? – удивился я. – Тогда зачем его строить, если все и так там будут?

– Не мели вздор! – возмутилась Лида. – Что у тебя за голова такая? Все всегда переиначишь по-своему!

А вечером перед сном, ошибочно думая, что я давно дрыхну без задних ног, она шепотом докладывала Тимофеичу про наш разговор.

– Так и сказал? – присвистнул отец.

– Тише! Так и сказал…

– Мозговитый парень у нас растет! Иногда скажет что-нибудь – хоть стой, хоть падай!

– Наверное, после школы в институт пойдет? – предположила маман.

– Есть такое дело! Ой, а что это у нас там?

– Миш, ну, не надо – Профессора разбудим!

…От троллейбусной остановки до Гаврикова переулка рукой подать – метров сто. На противоположной стороне улицы, возле единственного в Москве магазина «Автомобили», заполонив тротуар и часть мостовой, как всегда, толпились автолюбители. Башашкин называет их «автомечтателями». В основном это – солидные мужчины со всех просторов необъятного СССР, но особенно много пузатых грузин в кепках-аэродромах. Время от времени автомечтатели отлучаются в угловой гастроном № 21, чтобы перекусить и промочить горло. Возвращаются они шумные, веселые. Если поблизости притормаживает «Победа», «Волга» или даже «Москвич», толпа окружает машину, выясняя у водителя, не хочет ли он срочно продать свой транспорт, и очень огорчается, узнав, что тот приехал по поводу запчастей.

Однажды мы с отцом шли из бани. Вдруг автомечтателей как ветром сдуло: все ринулись к сверкающей белой «Волге» без номеров, медленно свернувшей с Бакунинской улицы в Гавриков переулок и остановившейся у заправки на Спартаковской площади. Впереди бежали, придерживая руками кепки, усатые грузины. У магазинных дверей, обычно запруженных, стало пустынно, точно у входа в агитпункт.

– Зайдем? – предложил Тимофеич.

– Можно.

Внутри, к моему удивлению, тоже было немноголюдно. Магазин, несмотря на скромный фасад, оказался просторным, почти как крытый рынок. У стены, наискосок, выстроились автомобили с поднятыми капотами: «Победа», «Волга», новый «Москвич», мотороллер и мотоциклы – с коляской и без. На лобовых стеклах белели бумажки со словами: «Образцы не продаются».

– Как же они сюда заехали? – спросил я, оглядевшись и не обнаружив очевидных ворот.

– А шут их знает, – честно ответил Тимофеич.

Вдоль выставочных машин тянулась красно-зеленая ковровая дорожка. (Наверное, такая же устилала когда-то лестницу нашего общежития!) По дорожке бродили такие же, как мы, ротозеи и тихо, будто в музее, делились впечатлениями. За нами с усмешками наблюдали продавцы в синих сатиновых халатах, все как на подбор солидные мужчины, хотя, например, в гастрономе за прилавками стоят одни женщины, кроме мясников, разумеется.

На глупый вопрос автомечтателя, как купить машину, следовал ответ:

– Только по открыткам.

Но если кто-то интересовался мотором или внутренней отделкой, продавцы снисходительно, не без гордости объясняли, не жалея лошадиных сил, могли даже за рубль пустить – посидеть внутри, но при условии – не крутить руль и ничего не нажимать. Мне очень хотелось залезть на бархатное сиденье, но отец сказал: рубль – тоже деньги, а машину мы себе все равно никогда не купим, даже если будем питаться одними сухарями, запивая водой из-под крана. Зато я исподтишка потрогал ручной тормоз мотоцикла.

Пока мы глазели, в магазин, хмурясь от счастья, вошел серьезный человек с заветной открыткой, его тут же взяли под локоток и вежливо повели за дверь, обитую черным дерматином. На ней красовалась табличка с золотыми буквами «Директор», а ниже оставался просвет, куда вставлялась картонка с фамилией и инициалами, написанными от руки.

– Опять новый и.о. – хмыкнул кто-то из бывалых.

– А старый?

– Сидит. Они тут долго не задерживаются.

Проводив посетителя с открыткой к директору, продавец устало посоветовал ротозеям времени зря не тратить, а лучше встать в живую очередь. Тетрадочка со списком снаружи у какого-то Михаила Исидоровича, он же знает, когда ближайшая перекличка.

– А толку! – проворчал осведомленный автомечтатель. – Все равно машины по учреждениям и предприятиям распределяют. Здесь остатки продают.

– И правильно! А то бы у нас один Кавказ на тачках разъезжал.

– Зимой надо записываться! – бросил кто-то на ходу.

И это правда! Перед Новым годом сюда, в Гавриков, съезжаются народные толпы, так как утром первого января заводится новый список, и важно оказаться в первых рядах. Очередь занимают засветло, а ночью, когда вся трудовая страна сидит за праздничными столами и смотрит «Голубой огонек», здесь, чтобы согреться, жгут костры, и дядя Гриша приторговывает ящиками, они идут вместо дров. К утру гора тары в нашем дворе уменьшается втрое.

Однажды мы встречали Новый год у Батуриных и отправились в гости попозже, затемно: иначе мужчины не досидят до боя кремлевских курантов. В троллейбусе я продышал в заиндевелом стекле проталинку и увидел, что вся Спартаковская площадь до самой Казанки усеяна мятущимися на ветру огнями, вокруг которых топчутся бесчисленные тени людей с поднятыми воротниками и опущенными ушами. Юрик Мазовецкий живет рядом, в доме около Дома пионеров, и уверяет, что утром первого января кроме дымящихся кострищ там еще валяется несметное количество пустых бутылок. Если не лениться, встать пораньше, то можно собрать несколько мешков посуды и сдать в пункт приема, что под пешеходным мостом через Казанку. А это – целое состояние! Но в первое утро Нового года хочется поспать подольше…