Читать книгу "Эшафот забвения - Виктория Платова"

А когда врубился свет, оказалось, что старуха умерла. Тоесть сначала не поняли, что к чему, суетились, Серега Волошко все проверил, переустановилиодин из юпитеров на контражур… А потом поняли, что-то не так. А не так было то,что старуха уже ни на что не реагировала. Ирэн тогда так страшно закричала –когда Братны подошел. Все думали, что она просто умерла, а потом оказалось, чтоей всадили нож – сзади и под сердце. Она ведь на венском стуле сидела, а тамспинка вся дырявая…

– Нож? – одними губами переспросила я дядю Федора.

– Ну а что же еще? Правда, никто не вынимал, побоялись.И вообще никакой крови не было. И все было тихо-тихо… Ну, сразу же со всемиистерика. Только Братны молчал. Ну, он-то понятно. В прострации человек, сидели бубнил все время: “Я должен был предположить, что все так просто незакончится, я должен был это предположить…” Ну, и всякие оскорбления в адреспокойной и всех нас, козлов безрогих. Ты же знаешь его, Ева… Понять-то, вобщем, нетрудно: одна актриса без вести пропала, с другой вот тоженеприятность… Хорошо, к тому времени уже Кравчук появился, он на началоопоздал, а когда свет вырубился, только в павильон вошел. Орать сразу начал –что это, мол, у вас там, ни на минуту нельзя группу оставить…. Он ведь, когдаэто случилось…. Когда все выяснилось, очень правильно все организовал, стараяоперативная крыса. Место преступления оцепил, и прочие мелочи. Всех проверил,устроил личный досмотр… Никому даже в голову не пришло обидеться. Идиотизм,надругательство над здравым смыслом…. А ведь какое кино могло бы быть. А теперь– ни кина, ни группы. Затаскают.

– Почему – “затаскают”? – глупо спросила я.

– А ты не понимаешь? – Жалко сморщившись, дядя Федорпосмотрел на меня. – Ведь убил кто-то из съемочной группы. Нас всех можнозаподозрить. И мы друг друга можем заподозрить. В чем угодно.

– Это просто бред, дядя Федор! – Возможно, мой голос непрозвучал так убедительно, как хотелось бы Бубякину, и он посмотрел на меняпочти с ненавистью.

– Почему же бред? Там и табличка горела над павильоном:“ТИХО! ИДЕТ СЪЕМКА”, никого из посторонних не было. Все свои, все родные иблизкие, как вождь мировой революции в имении Горки.

– Федя, успокойся!

– Да я спокоен. Чего мне волноваться? Некоторые вотумно поступили: чем на работу ездить, потрахаться решили лишний раз. И почему уменя с утра ни на кого не стоит, тоже ведь мог бы тогда в постели кувыркаться…Сейчас все в другом месте кувыркаться будем. С подпиской о невыезде в зубах!

Теперь я начинала понимать, почему Бубякин так настойчивовызывал меня на студию. Из всей съемочной группы пофартило только мне, я однаосмелилась прогулять смену, наплевав на жесткие инструкции деспота Братны. Такиештучки с фанатиком-режиссером не проходили: любой, кто не встраивался в рабочийграфик, изгонялся из группы с таким треском, что изгнание из рая Адама и Евывыглядело легким променадом, детским лепетом на лужайке. А теперь дядя Федорстрастно хотел приобщить, подколоть к делу канцелярской скрепкой и меня. Онхотел разделить ответственность на всех.

– Ты драматизируешь ситуацию, дядя Федор! – Япопыталась успокоить его.

– Ни черта себе! В пятидесяти метрах на венскомстульчике отдыхает труп, а я драматизирую ситуацию! Ее убили, ты понимаешь?Убили, когда в павильоне была уйма народу! Ты хоть это понимаешь?!

Это я понимала. Это я понимала, лежа под обломками своейсобственной, идеально выстроенной версии. Бергман не была замешана в убийствеАлександровой, она привела убедительные доказательства своей невиновности. Ноесли не Бергман – то кто? Кто с таким маниакальным упорством убивает актрис?Актрис одного режиссера, Анджея Братны, каннского триумфатора, новой любимойигрушки мирового кино. Кто-то из людей Братны, которых отбирал он сам, покаким-то только ему одному известным критериям, пользуясь только своейизвращенной интуицией, следуя только своим правилам игры.

Правила игры, вот оно что.

Стоит только вспомнить продолжение записки: “…ЕСЛИ ВЫ БУДЕТЕМОЛЧАТЬ И ДАЛЬШЕ, ЭТО НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИТ, НО ПРИДЕТСЯ МЕНЯТЬ ПРАВИЛА ИГРЫ”. ДляАнджея это тоже было игрой, только игрой, он не отнесся к этому опереточномушантажу серьезно. Он вообще не посчитал это шантажом, скорее – еще однимнамеком на соучастие еще одного человека, дружеским приветом, посланием ккоринфянам. Тогда легко было подумать, что правила игры относятся только кформам шантажа, что в следующий раз он получит послание не в виде записки на факсеиз лодзинской киношколы, а в виде гравировки на пальмовой ветви.

Возможно, я ближе всех подошла к истине, когда сказала, чтозаписку мог написать и убийца, – и тогда правила игры относились к убийству.

Мы молчали, и правила игры были изменены.

Александрову убили в пустой гримерке, в полном одиночествесреди зеркальных створок. При включенных лампах дневного света. Бергман убили впавильоне, битком набитом людьми. В полной темноте, или в относительнойтемноте, – ее хватило, чтобы нанести точный удар. Возможно, Александровудействительно закололи шилом, но ей нанесли удар в грудь. Я не знаю, чем убилиБергман, но она получила удар в спину.

Правила изменены, но они являются зеркальным отражением другдруга. Так же, как Бергман и Александрова являются зеркальным отражением другдруга. Это не было похоже на почерк человека, скорее на руку провидения,которое решило примирить двух женщин таким жестоким, таким варварским способом.

– ..Ева! Что с тобой, Ева?! – Вот уже несколько минутдядя Федор что-то орал мне в лицо.

– Ничего… Все в порядке.

– Ты думаешь, что все в порядке? Ты юмористка! Все впорядке… Я не убивал ее, Ева, слышишь, ну подумай сама, зачем мне убивать,зачем мне светиться, ведь я же сижу на годе условно, меня Братны отмазал… Я неубивал, ты мне веришь? – Дядя Федор не мог остановиться.

– Будь мужиком, возьми себя в руки, – сказал подошедшийво время страстного монолога дяди Федора Митяй. Я даже забыла о егосуществовании.

– Возьми в руки свой член, морячок! – окрысился дядяФедор. – Господи, что теперь будет, что будет?..

– Будет расследование, – спокойно сказал Митяй, –думаю, они быстро разберутся. Ограниченное пространство, ограниченный круглюдей. Довольно сомнительных людей. И трусливых, как я посмотрю. Будетеколоться, как грецкие орехи. Как арахис в сахаре.

– Ева, уйми его! Уйми своего морячка! Я за себя неотвечаю! – не мог успокоиться Бубякин.

– Я никогда не служил во флоте. Это во-первых, так чтоморячком не являюсь по определению. И если ты не прекратишь вой и хипеж,придется дать тебе в рыло. Это во-вторых. Устраивает такой расклад?

Но дядя Федор не успокоился, он продолжал поскуливать ихватать меня за руки.

– Ева, ты пойми, у меня судимость, год условно, ониначнут проверять и вычислят… Это же как два пальца об асфальт. И никакой Братныбольше не отмажет, он сам в дерьме. Ты же знаешь, эти суки, им же главное –отчитаться, а кого первым за задницу возьмут? Кто небезупречен, с их гунявойправоохранительной точки зрения.