Читать книгу "Первое лицо - Ричард Флэнаган"

Когда Пия повторно взялась за пульт, у меня в сознании что-то щелкнуло и закрутилось одновременно с кольцевым магазином. Мне наконец-то открылся Хайдль, тот самый Хайдль, который так долго доставлял лишь беспокойство и неприятности, тот самый Хайдль, от которого я каждый вечер отмывался под душем, тот самый Хайдль, который вдруг оказался, как я понял, куда ничтожнее, чем я привык считать. Он даже не воплощал собой зло. Эта грандиозная идея не укладывалась в его приземленную сущность. Он был попросту жалок.

Оторвав взгляд от диамагазина, я увидел, как на экране возникло размытое изображение темных деревьев. Пия настроила резкость, деревья подались вперед и так же быстро отступили назад, образовав мягкую картину лесных зарослей; в центре кадра было тропическое дерево, с которого что-то свисало. Я повернулся к Пие.

Ты права. Хайдль – грязный мелкий жулик.

Киф… – начала Пия, но тут же осеклась.

Впиваясь глазами в экран, она сосредоточенно крутила ручки настройки, будто надеялась, что они каким-то образом подретушируют и преобразуют увиденное.

Я опять повернулся лицом к экрану.

Настройка не помогла. Крутить ручки можно было до бесконечности. Не веря своим глазам, я двинулся вдоль стола.

Боже, прошептала Пия.

На дереве висел обнаженный труп.

Этот лес – я.

Замерев, подойдя почти вплотную к экрану, я не мог отвести взгляда.

И ночь темных деревьев.

Он был окровавлен с головы до пят. В следующий миг до меня дошло почему.

С него содрали кожу, выдавил я.

В молчании мы уставились на освежеванный труп, раздираемые отвращением, любопытством и тошнотой. Сомнений не оставалось: мертвое тело было лишено кожи. У правого края диапозитива я с трудом различил нечто похожее на большой тропический куст, но при ближайшем рассмотрении стало ясно, что это размытое изображение красно-белого капота автомобиля: «тойота ленд крузер» 55-й серии.

Мы могли бы пошевелить мозгами. Но нет.

Даже сейчас эта странность не выходит у меня из головы. Почему мы не сделали лежащих на поверхности выводов? Очевидно, потому, что встретились по рабочему вопросу, а увиденное к нашей работе не относилось. И для нас, возомнивших себя творческими личностями, эта реальность оказалась за гранью понимания. А вдруг это задумывалось как заключительный, загробный акт мошенничества, последний розыгрыш? Или просто как обманка – очередной пустой контейнер. Мы пытались ужать свои впечатления до скромного книжного объема, а не открывать себя необъятности жизни. По крайней мере, именно это я себе внушал. Нам хотелось поскорее закрыть все вопросы и больше к ним не возвращаться. Осторожно подтвердить свои предвзятые мнения, а не выставлять их напоказ.

Хайдль умер, только и произнес я вслух.

2

Пия в знак молчаливого согласия нажала на кнопку пульта. Шторка закрылась. Карусельный магазин неловко прокрутился еще на один шаг. Экран сделался белым. Его струившийся в помещение лунный свет, строгий, даже аскетичный, в ту пору еще казавшийся непривычным, уже обещал, однако, стать вездесущим.

Функциональные поверхности, скрытые кабели, исчезавшие под придвижным столиком, пастельные тона – все это предвещало грядущую космическую пустоту. В этом ртутном свете сугубо функциональный зал с черным стальным напылением, меламином, ламинексом, огнеупорным промышленным ковровым покрытием превращался в почти полную абстракцию, где сила притяжения настоящего идет на убыль, а сила притяжения будущего крепнет.

Я проделал неблизкий путь от своего убогого домашнего кабинета за пределы офиса с фанерованными стеллажами в какое-то плывущее царство, в головокружительный мир, пребывающий одновременно повсюду и нигде, существовавший этим утром, ставшим теперь таким далеким, но и вобравший в себя будущее. Казалось, это небытие без окон, где мы приклеились к настенному экрану, преследует одну цель: показать нам то единственное изображение. Можно было подумать, что отныне мы будем лишь двигаться сквозь это небытие, сквозь пустую бесконечность.

Одинокие, совершенно одинокие странники.

Все это мы ощущали, но гнали прочь. У нас продолжался негромкий профессиональный разговор об окончательном выборе иллюстраций для книги. Ни я, ни Пия не упомянули тот диапозитив с освежеванным трупом. Вероятно, для этого не оставляла места недавняя смерть Хайдля, или нам просто не хватало духу задуматься, что все это могло означать. Книга подошла к концу, а конец – это конец, правда?

Если бы стоявший у нас перед глазами образ противоречил написанному мной тексту или нашим мыслям, его можно было бы попросту отбраковать. Как очередной неудачный снимок. Однако он захватил наше воображение, стало глупо убеждать себя, что он – лишь мелкая досадная случайность. Сама же книга, которую мы с таким трудом собрали, как мозаику, из выдумок Хайдля и моих собственных, оказалась – теперь это ясно как день – очередным трюком, очередной неправдой.

И, как уже бывало, рядом внезапно появился Хайдль и принялся нас высмеивать, если не хуже. От моего благодушного настроя не осталось и следа, я весь взмок и застыл в напряжении. Кто же сделал этот снимок – неужели сам Хайдль? А если кто-то другой, то как это изображение оказалось у Хайдля? Ведь в 1992 году Интернета еще не существовало; легко ли было передать в чужие руки фото освежеванного трупа, болтающегося на дереве?

Устройство для перекачки сточных вод ужаса со всех концов света прямо в твой дом еще не считалось символом прогресса. Да и зачем Хайдль под конец жизни вдруг решил вставить в кольцевой магазин именно этот слайд? Чтобы утвердиться в роли злодея? Чтобы предстать в своем извечном облике Яго?

В моем сознании навязчивое видение повешенного трупа попеременно трансформировалось то в Пию, то в Хайдля, то в меня самого, а то и в наше с Хайдлем переменчивое двуединство. Как и все видения, оно было преходяще, возникало одновременно передо мной и где-то совсем в другом месте, показывая при этом, во что мы все превращаемся.

Пия пережила десятилетия, когда издательский бизнес рубили под корень: в этом редеющем лесу она умудрялась на каждом этапе забираться на новое дерево, еще выше прежнего, и в конце концов осела в Нью-Йорке, работая в «Пингвин Рэндом-хаус», последнем великом издательстве, связанном с последним великим европейским городом и со всеми соответствующими обстоятельствами, которые некогда казались нам существенными.

Она достигла таких высот, которые намного превосходили даже самые смелые ожидания Джина Пейли: ее деятельность в нескольких редакциях, отмеченная рядом премий, включала в свою орбиту прославленных авторов и литературных поденщиков, иски по делам о клевете и неотработанных авансах, бестселлеры, циркуляры и платежные ведомости, а когда пришел ее срок, умерла она не от деменции, которой боялась как огня, а от рака желудка, пожалев лишь о том, что ее судьбой стал заваленный бумагами письменный стол, а позднее – экран монитора с растущими метастазами электронной почты, оповещений и предупреждений, которые разъедали ей душу и проникали в нутро, где, пустив корни, и убили ее на пятьдесят седьмом году жизни. Ее рукописи, некогда предмет любви, обрекли ее на неустроенность, а напоследок даже перестали давать успокоение.