Читать книгу "Моя еврейская бабушка - Галия Мавлютова"

* * *

Время умерло, его больше не было. Ничего больше не было. Ни времени, ни ощущений. Наташе хотелось прикорнуть прямо на полу. Сползти бы с этого жесткого неудобного стула на пол и уснуть, забыв обо всем на свете. Но она смотрела в глаза Семену. Он замолчал, подыскивая нужные слова. Наташе стало жаль его.

– Почему ваш отец обратился к Аркаше? Он же знал, что родственник склонен к предательству, – сказала она, жалея его и ненавидя одновременно.

Семен Сырец стал для нее наваждением. Кошмаром. Он был страшнее всех страхов, какие она знала раньше, еще до знакомства с ним. Он перечеркнул всю ее жизнь, заставив ее измениться. Она была другой до знакомства с ним. Он принуждает ее думать, размышлять, разбирать на части тонкости собственной души, не понимая, что копание в себе приводит к тому, что человеку хочется залезть и в чужую душу, своей ему уже недостаточно. Там ему зачастую бывает тесно.

– Годы примирили их, ошибки молодости забылись. К тому же отца связывало родство, через Аркашу проходил канал связи со всей еврейской родней. Вы плохой слушатель, Наташа, – мягко упрекнул ее Семен.

Что-то случилось в момент отсутствия течения времени. Кажется, Семен стал лучше относиться к Наташе. Он больше не улыбался, не ерничал, не дергал уголками капризного рта. Устал, наверное. Когда она уйдет, ему придется вернуться в камеру. А там людская скученность, вонь, раздражение, голод. Семену нельзя питаться в пищеблоке изолятора. У него аллергия. Ему приносят передачи с нормальной едой, но редко.

– А деньги были для Сырца главным в жизни? – сказала Наташа, отводя взгляд в сторону. Она случайно прикоснулась к душе Семена. Он сидел перед ней с обнаженными внутренностями, словно с него сняли кожу. В полумраке комнаты загадочными огоньками мерцали капилляры, тонко звенела кровь, переливающаяся по сосудам, дрожали и вибрировали натянутые, как гитарные струны, мускулы, она могла слушать его, наслаждаясь дивным музыкальным концертом.

– Да нет, он не так привязан к деньгам, как может показаться со стороны. Для отца деньги всегда были средством для внутреннего спокойствия. Ему казалось: чем больше денег, тем он круче. Он же хотел доказать родителям, что он тоже чего-то стоит в этой жизни. Отец всю жизнь карабкался вверх по лестнице, и каждый раз обрушивался вниз. Но я уважаю его. Он никогда не барахтался в грязи, а поднимался и полз, цепляясь за каждую ступеньку, какой бы низкой она не казалась со стороны.

Семен говорил спокойно, чересчур спокойно, изо всех сил стараясь казаться равнодушным. И впрямь, он безмерно устал. Наташа ощутила чувство удовлетворения: как долго она добивалась этого результата, ведь именно таким она хотела его видеть – спокойным и рассудительным до исступления.

– Вы хотите представить его бессребреником? Или он вам кажется таковым? – сказала Наташа, бледнея при мысли о том, что и про ее отца кто-то мог бы сказать подобные слова.

Интересно, а что бы она почувствовала, как среагировала, если бы ей самой задали такой вопрос? У нее закружилась голова, во рту пересохло. Неужели снова обморок? Если она сейчас упадет, то уже никогда не поднимется. Обморок на работе недопустим. Коллеги не преминут воспользоваться производственной ситуацией, тут же высмеют ее, а начальство осудит, уволить – не уволит, но непременно перекроет кислород на будущее. Карьеру с обмороком смешивать нельзя. Из всего этого может получиться отвратительный коктейль.

– Он мне кажется моим отцом, Наталья Валентиновна, – спокойно, но твердо парировал Семен, – и другого у меня нет. У меня отец как отец. Я его люблю. Вопросы есть?

– По части любви вопросов нет, – поспешно ответила Наташа, – хочу поинтересоваться по другому разделу нашего с вами предприятия. Каким образом исчезли деньги вашего отца?

– Деньги пропали во время разбойного нападения. Сначала отца связали в гараже, потом ограбили его квартиру, и в это же время «обнесли» Аркашину квартиру. И отец снова стал нищим евреем. Было возбуждено уголовное дело, но оно растянулось во времени, в течение которого деньги не нашлись. На том все и закончилось, – сказал Семен и отвернулся, уставившись взглядом в зарешеченное окошечко.

Наташа проследила за его взглядом. В окне голубело небо; чистое, без облачка, перечеркнутое стройными квадратиками. Небо будто повисло в комнате ярким лоскутом ситцевой ткани голубого цвета и в черную клетку.

– Значит, два поколения вашей семьи прожили впустую, так ничего и не добившись в этой жизни, – сказала Наташа, любуясь необычным лоскутком.

Яркость тона, четкость квадратов, выделяющая чистоту красок, – как жаль, что небом можно любоваться только из окна следственного изолятора. В городе некогда. Наташа застыла, вспоминая, когда в последний раз смотрела на звезды. Наверное, еще в детстве. Взрослая жизнь перемешала все карты, не позволяя расслабиться ни на секунду.

– Они добились всего, о чем мечтали, у них хватило сил на достижение цели, но жизнь перечеркнула все их надежды и желания, – процедил Семен, не отрывая взгляда от голубого с квадратиками окна, – знаете, здесь время течет медленно, иногда оно вообще исчезает. Поневоле приходится много думать о смысле жизни. В Сибири есть остров, местные жители называют его островом Смерти. Недавно прочитал о нем в Интернете. При Сталине провели паспортизацию населения, кажется, это было в тридцать третьем году прошлого столетия, и тех, кто не прошел отбор, кому не выдали паспорт, выловили во время облавы, потом всех погрузили на баржу и привезли на маленький остров на Оби. Приставили к нему охрану. Все шесть тысяч человек погибли. Они съели друг друга. От голода. На острове. В присутствии вооруженной охраны. Те, кто умел плавать, не выдерживали, бросались в воду. Их расстреливали. Когда никого не осталось, охрану сняли. Иногда обстоятельства сильнее людских желаний, Наталья Валентиновна.

Он медленно цедил слова, будто у него внезапно, но сильно разболелись зубы. Наташа потрогала подбородок. Его боль передалась ей.

– Это было давно, – сказала она, пытаясь успокоить его, чтобы у нее самой стихла зубная боль, – времена изменились. Сейчас невозможно расстрелять или уморить голодом шесть тысяч человек.

– Да нет, Наталья Валентиновна, времена не меняются. Они всегда одного цвета. Времени вообще нет. Часы, минуты, секунды – это видимость, условность. Все повторяется на этом свете. В том или ином виде. Мы повторяем родителей, а они нас. Так и перемещаемся по кругу, – сказал Семен, продолжая смотреть в окно.

Наташа смотрела на него, пытаясь понять, что он там высматривает? Свободу? Любовь? Деньги? Коренева застыла наподобие сосульки, ей стало холодно, словно следственная комната вдруг превратилась в могилу. Наташа потрогала пальцами виски и затылок. Голова кружилась и плавилась, как доменная печь, в лобной части засело что-то острое и тонкое, наподобие тонкой иглы, прокалывающей насквозь изнутри. Лишь бы не упасть в обморок. Она представила остров с голодными людьми. По краям охрана с оружием. Кругом вода. Остров маленький. Наверное, там были и дети.

– На острове были дети, – сказал Семен и засмеялся. – Не бойтесь, Наташа, все это в прошлом. Сейчас трудно представить, что эти острова родом из нашей жизни. Трудно, но возможно. Будем надеяться, что остров Смерти уплыл на другую планету.