Читать книгу "Одновременно: жизнь - Евгений Гришковец"

Вот какие неожиданные воспоминания и мысли накрыли меня на улице прекрасного Стокгольма, возле самого маленького театра в Швеции. Хотя и домики не похожи, и в Стокгольме ничто, ни один кустик и травинка не напоминают Елабугу, но всё же прекрасный Стокгольм, в котором мне в этот раз было так хорошо, и в прежние мои приезды было тоже прекрасно, – это не моё. А Елабуга, в которую я заехал в первый раз в жизни на несколько часов, – моё, и с этим ничего не поделаешь.

Вернулся вчера, а мне сообщили, что по итогам недели продаж книга «Боль» лидирует во всех больших книжных магазинах Москвы, поскольку пока продаётся активно только в столице. Как же я обрадовался! Совершенно по-детски! Так же, а может, даже сильнее, чем Машенька привезённым мной игрушечным Муми-троллю, фрекен Снорк и прочим персонажам Туве Янсон.

Обрадовался, хоть и не знаю, что происходит с книгой, когда её уносят из магазина домой, как её читают и что происходит с читателями в связи с этой книгой, которую я так долго писал.

17 апреля

Написал предыдущую страницу дневника про Елабугу и понял, что не всё сказал про этот маленький город. Не всё, что хотел. Несправедливо было бы написать только про один дом в этом, хоть и небольшом, но всё же живом и разноцветном городе. Уезжал-то я из Елабуги под сильным впечатлением, но и впечатление моё было и многослойным, и разноцветным.

Вышел я на воздух на улицу из дома, где прожила свои последние дни великая поэтесса, перевёл дух, и меня отвезли в совсем другой дом. Неподалеку – город-то небольшой. Отвезли меня в дом, где родился и прожил свои первые двадцать счастливых лет жизни русский живописец Иван Иванович Шишкин. Думаю, нет у нас более известного и любимого всеми живописца. И даже человек, который никогда не интересовался живописью, которому кажется, что художество – это безделье и мазня, который ни разу в жизни сам ничего не накалякал, даже в детстве карандашиком… Всякий знает и любит хотя бы одну его картину, благодаря конфетам с косолапыми мишками на фантике. Как же хорош дом, в котором художник родился, вырос и прожил годы юности! Дом богатый, купеческий, высокий. И стоит-то он высоко, над поймой, над рукотворным прудом, и видна из него река Кама. Далёко видно из этого дома. Дом не аристократический, купеческий. Комнаты в нём не огромные – большие. Светло в комнатах и приятно. Белые печи, высокие потолки. Сохранилось много предметов мебели, убранства, картин. Есть и дверные ручки, которые помнят своих исконных хозяев. Столовая-трапезная с окнами не на широкий простор, а во двор, уютная и какая-то очень приятная. Видно, умели тут и приготовить, и поесть. Музыкальные инструменты: клавикорд и несколько фортепиано… Сохранились книги. Да и экскурсовод, которая встретила нас, всё время похохатывала, посмеивалась, рассказывая про тех, из-за кого этот дом стал музеем. И хоть было слышно, что говорит она как по накатанной, и по нескольку раз на дню она произносит свои речи, посмеивалась она и похохатывала чему-то своему… Хороший дом! И вот стоят в городе Елабуга два совершенно разных музея и дома, а между ними протекает жизнь, которую с наскока за пару часов ни разглядеть, ни почувствовать, ни услышать невозможно. Так что уезжал я из Елабуги не с пониманием, а с впечатлением, которое словами не проговорить.

А через час после купеческой, низкорослой и старинной Елабуги въехали мы в город Набережные Челны, не купеческий и не старинный. Таких необъяснимо широких улиц я не знаю ни в одном городе. Это даже не улицы и не проспекты, это какие-то пространства между одинаковыми девятиэтажными домами. Понятное дело, что когда, не так уж давно, строили этот город, никто землю не берёг и не экономил. Наверное, на макете и плане архитекторов всё выглядело красиво и лихо. Но в итоге получилось так, как получилось.

Девятиэтажки в Набережных Челнах в основном такие же, в какой я жил много лет в городе Кемерово. Такие, которые с одной стороны с балконами, а с другой – с лоджиями. Только в Кемерово такие девятиэтажки ставили лоджиями во двор, а балконами на улицу, а в Набережных Челнах сделали наоборот. Люди, разумеется, все эти лоджии застеклили и закрыли рамами. Застеклили кто во что горазд и каждый по-своему, так что от стройности макета и проекта не осталось ничего. Печально народное творчество в области стекления лоджий и балконов, удручает оно своим диким разнообразием. Город очень длинный, больше двадцати километров. И понять, находишься ты в центре или на окраине, приезжему человеку не удастся ни за что. Дороги ужасные, они таковы, что кажутся испытательным полигоном для выпускаемых в городе «КамАЗов». Да к тому же приехал я вечером и в такое время года, когда при всей благожелательности город невозможно увидеть с лучшей стороны и признать хотя бы местами красивым. Возможно, в разгар лета, когда деревья будут зелены, а дороги не будут похожи на череду малых и больших водоёмов, и не будет гор тёмного, талого снега по обочинам, Набережные Челны можно будет увидеть такими, как их задумывали построившие город люди, которые, уверен, не желали зла тем, кто теперь здесь живёт.

Встречал в Набережных Челнах и очень ждал меня мой бывший сослуживец Фанис. Немного нашлось в мире тех, с кем мне когда-то довелось служить. Я встречал людей, с кем мы едва пересекались за три года, с кем служили недалеко друг от друга, но ни разу друг друга не видели, с кем скорее всего встречались, но друг друга по службе не помним. Таких же, с кем я служил бок о бок, долго, да ещё имел приятельские отношения, к кому была симпатия и осталось тепло, я встретил только троих. Это грузин Джемал Беридзе, который волею судеб живёт теперь в Хабаровске и в Грузию не вернулся, это Артур, который живёт в Уфе, и Фанис. Два татарина и грузин.

Фанис, надо отдать ему должное, приложил много усилий, чтобы мы повстречались и у нас появилась какая-то ниточка отношений. Он лет пять тому назад не поленился и приехал в Уфу, когда я был там на гастролях, проделал длинный путь, не будучи уверен, что я его узнаю и буду ему рад. Он очень волновался в нашу первую встречу, ему явно было непросто прийти ко мне за кулисы: а вдруг бы я сделал удивлённое лицо или вовсе отказался разговаривать?.. Потом он не раз приезжал, с подарками и гостинцами, и в Уфу, и в Казань, когда я там был со спектаклями.

Фанис был у нас на корабле секретчиком. Я всё время удивлялся – он говорил и говорит с заметным акцентом, и мне думается, что по-татарски он говорит, думает и пишет свободнее, чем по-русски. Однако по-русски он писал без ошибок, очень хорошо формулировал и обладал исключительно красивым почерком. Ещё он был самым высоким в экипаже. За 1.90 точно. Высокий, стройный, с идеальной осанкой и тонким, орлиным носом. А ещё, чёрт возьми, он был самым аккуратным. Понятное дело, что, будучи секретчиком, он имел дело с пишущей машинкой и документами. Ему не было надобности чистить пушки или обслуживать механизмы. Однако он был невероятно аккуратен, чистоплотен и почти элегантен. Он даже робу (рабочую одежду) умудрялся ежедневно наглаживать утюгом так, что, казалось, можно порезаться о стрелки. Он всегда был идеально чист, опрятен и безупречен. Многие, да и я в том числе, сердились на него, потому что чуть ли не каждое утро старпом или боцман выговаривали нам в том смысле, что посмотрите: вот вам татарин, и он такой чистый и аккуратный, а вы… Ивановы, Петровы, Сидоровы, мать вашу…