Читать книгу "Булгаков и "Маргарита", или История несчастной любви "Мастера" - Владимир Колганов"

Но почитаем, что пишет Максим Петрович о своих родителях, Петре Петровиче и Виктории Тимофеевне, небогатых харьковских помещиках:

«Еще когда молодые супруги жили в Петербурге, они приютили у себя бежавшую туда из Петрозаводска молодую девушку, Акилину Максимовну Купаневу. Она была дочерью заводского рабочего, из большой и бедной семьи. Она ушла из семьи с одной стороны от бедности, а с другой стороны из желания учиться и жить самостоятельно. Кончаловские ее приютили, помогли ей на первых порах, и с ними же она уехала в деревню… Акилина Максимовна стала скоро близким и дорогим членом семьи. В деревне у Виктории Тимофеевны родилась вторая дочь Елена (в 1872 году), а в 1873 году у Акилины Максимовны родилась дочь Виктория, в 1876 году в феврале у Виктории Тимофеевны родился сын Петр (теперь известный художник), а 1-го октября 1875 года у Акилины Максимовны родился я. Последний сын — Дмитрий родился у Виктории Тимофеевны в 1878 году. Вот какой сложный переплет получился в семье. Удивительно, что семья не чувствовала от этого особого травматизма, и дети сохраняли нежную любовь к обеим матерям. Одну они называли „мама родная“, а другую „мама милинина“, происшедшую от „моя милая“».

А так Максим Петрович пишет об отце:

«По своему идеализму, по своему стремлению к прогрессу и справедливости он был типичным представителем революционной интеллигенции шестидесятых годов („шестидесятники“), но в то же время он был совершенно индивидуален, не принадлежа ни к какой партии, ни к какой группировке. Он не был ни народовольцем, ни народником, ни социалистом-революционером. Но всю жизнь он был в оппозиции и против правительства и против религии, против мракобесия и невежества. Любовь к природе, любовь к людям, к их культуре отражались в нежной любви и к семье, и к детям».

И вот оказывается, что «идеалист», «типичный представитель», выступавший «против мракобесия и невежества», фактически оказался… двоеженцем. Как это может быть? Неужто среди революционной интеллигенции это было типичное явление. О времена! О нравы! Счел бы за неуместную шутку, но против фактов не попрешь. И вместе с тем никаких выводов из этого «переплета» я не делаю — легко осуждать людей, глядя на них со стороны, а окажись я в той же шкуре, да еще в окружении симпатичных молодых дам, вряд ли устоял бы. Разве что недостаточная интеллигентность помешала бы.

Еще один фрагмент из воспоминаний Максима Кончаловского — речь о той поре, когда он становится видным терапевтом:

«Под влиянием интриг того же Плетнева разыгралась неожиданная для нашего круга история. Кафедра факультетской клиники при Временном Правительстве была отдана, согласно рекомендации, Плетневу, и он ее занимал с 1917 до 1926 года. По непонятным причинам он перешел на Госпитальную клинику, которую занимал Д.А. Бурмин. Таким образом, Д.Д. Плетнев пошел на живое место, а Бурмин для него посторонился и перешел на параллельную кафедру в Ново-Екатерининскую больницу. Как это могло произойти, трудно оказать».

О профессоре Плетневе и приват-доценте Бурмине, соседе княгини Киры Алексеевны по дому в Обуховом переулке, я уже писал в первой главе. Через двадцать лет после описанных Максимом Петровичем событий «интригана» Плетнева, лечившего когда-то Ленина и Крупскую, начали травить в газетах, а вслед за тем осудили за вредительство, которого на самом деле не было. Бурмин же, якобы пострадавший от интриг Плетнева, а потом свидетельствовавший против него на процессе 1938 года, получил орден Трудового Красного Знамени. Кстати, вместе с ним в 1940 году ордена получили Максим Кончаловский и член ВКП(б) невропатолог Евгений Сепп. Остается развести руками и вслед за Кончаловским повторить: как это могло произойти, трудно сказать. Впрочем, врачебную репутацию Максима Петровича я под сомнение не ставлю.

У Сергея Владимировича Михалкова было два брата — Александр и Михаил. Один по неизвестной мне причине остался как бы на задворках семьи — о нем старались не упоминать, — другой, когда позволили обстоятельства, стал неожиданно героем. Привожу фрагмент из интервью Михаила Владимировича Михалкова, в котором речь идет о его службе в танковой дивизии СС «Мертвая голова»:

«Налегал на политико-воспитательную работу. Даже сочинил песню-гимн танкистов с припевом: „Где Гитлер, там победа!“ Она понравилась командованию, ее подхватили другие подразделения…»

Ну, гимн так гимн. Создание стихов и гимнов — это занятие вполне привычное для Михалковых. Однако удивляет странная и весьма противоречивая история о том, как недавний новобранец войск НКВД, напялив форму офицера СС, бродит по немецким тылам, налаживает связи с партизанским подпольем, сидит за одним столом с Отто Скорцени…

«Присвоил себе документы убитого офицера… На базаре познакомился с русскими, которые оказались советскими разведчиками…»

Ну, на базаре так на базаре. Честно скажу, очень хотелось бы поверить, без дураков. Но кое-что смущает — дело даже не в явной нелепости описанных событий. Читаю другой отрывок из интервью:

«До революции наш отец был известным адвокатом и коннозаводчиком. Его даже Ленин вызывал однажды в Смольный, когда решил расстрелять большую группу бывших царских генералов и сановников. Вождю понравилось, что представитель дворянского сословия Михалков после революции не покинул Россию. Папа сказал Ленину, что уничтожать военных и прочих специалистов — преступление перед Отечеством. Ленин прислушался к мнению отца…»

Никак не могу поверить, чтобы Владимир Александрович, весьма достойный человек, мог произнести такую фразу: «Уничтожать военных и прочих специалистов — преступление». Что ж это получается? Выходит, неспециалистов можно убивать? Сдается мне, что такой «ляп» в своем рассказе мог допустить только человек, который придерживается вполне определенных взглядов.

И вот некстати вспомнилась статья, напечатанная в «Литературке» лет тридцать или двадцать пять назад, — о некоем «ветеране», который присвоил себе ордена, звание, героическую воинскую биографию, ни разу не побывав в боях. Так то ради ветеранских привилегий, ради пенсии! А здесь столько наворочено зачем? Не слишком ли запутанный сюжет для достижения меркантильных целей? Впрочем, не стану ничего категорично утверждать, надо бы для начала разобраться.

Более подробно захватывающая история о героическом разведчике изложена в автобиографической повести «В лабиринтах смертельного риска». Сочинение потрясающее по своей наивности и по обилию всевозможных несуразиц.

Вот лето 1941 года, полная неразбериха, отступление. Главного героя направляют в разведку, предварительно переодевают в штатское. Откуда что взялось? Да и какой смысл солдатика переодевать, если бритый наголо череп сразу выдает в нем принадлежность к армии? Затем, возвращаясь из разведки, он попадает в другую воинскую часть. В гражданской одежде, с пистолетом в кармане.

«— Документы!

— Нет у меня документов!»

Ему верят на слово и снова отправляют в разведку. Надо полагать, больше было некого послать.

А вот уже первый день пребывания в оккупированном Днепропетровске. Наш герой встречает незнакомца: