Читать книгу "История Рильке и Родена. Ты должен измениться - Рейчел Корбетт"

провел во франкоязычной Швейцарии, где снова сменил имя с Райнера на Рене. Среди франкоговорящих народов Европы антинемецкие настроения были все еще очень сильны, и Рильке пришлось начинать писать по-французски, а вскоре он поймал себя на том, что и думает на нем же. Писать стихи на неродном языке было, разумеется, трудно, но и здесь поэт обрел неожиданные возможности: заново учась говорить, он, как ребенок, открывал для себя мир, учился видеть его другими глазами.

В 1919 году Рильке вошел-таки в эмоциональный «поворот», который назрел в нем еще до войны. Как поэт он до конца останется одиноким, однако теперь он готов был к той «сердечной работе», в которой так долго себе отказывал. Впервые в жизни ему захотелось что-то дать людям.

Черноволосая художница-полячка Баладина Клоссовска была еще замужем, когда десятью годами раньше они с Рильке познакомились в Париже. Ее муж, немецкий историк искусства Эрих Клоссовски, написал для журнала «Ди Кунст» книгу, которая вышла в той же серии, что и монография Рильке о Родене. Несколько лет писатели время от времени встречались, в том числе в тот год, когда Роден уволил Рильке с должности своего секретаря, и поэт пригласил обоих Клоссовских в свою крохотную квартирку на чтение «Часослова».

После войны Баладина, гражданка Германии, вынуждена была покинуть Париж. Она поселилась в Женеве, ее брак распался еще в 1917-м. Два года спустя Рильке, приехав в Женеву с чтениями, разыскал художницу. Пятидневный визит поэта затянулся на целых пятнадцать дней, так как старые знакомые быстро стали любовниками.

Скоро они уже писали друг другу по три письма в день, а к лету 1921 года взялись обустраивать общий дом. Им стал средневековый замок Мюзо в долине Роны – приземистый каменный прямоугольник на вершине скалы, больше похожий на развалины замка с периметром внешних защитных сооружений. Эти серые с фиолетовым оттенком зубчатые стены напоминали гору Сезанна, а разруха внутри – осыпающиеся каменные стены, отсутствие электричества и воды – пришлась бы по душе Родену.

Рильке стал заботливым и любящим отцом для двоих сыновей Клоссовской, начинающих художников. Старший, Пьер, писал книги, в то время как младший, Бальтазар, в свои одиннадцать лет уже замечательно рисовал. Когда его, долговязого голенастого нарушителя спокойствия, не приняли в школе в продвинутый класс, Рильке заявил директору школы протест, сказав, что беда не в оценках мальчика, а скорее «в излишнем педантизме со стороны школы».

В какой-то момент к дому прибилась бродячая ангорская кошка и осталась там жить. Ей дали имя Мицу, она стала любимицей Бальтазара. Когда кошка сбежала, мальчик нарисовал серию из сорока листов, на которых резкими чернильными штрихами запечатлел все, что они с кошкой пережили вместе. Они вместе спали, вместе ели, вместе встречали Рождество. На последнем листе серии Бальтазар нарисовал свой автопортрет, где он вытирает слезы.

Рильке был поражен примитивной силой рисунков мальчика и их какой-то внутренней беззащитностью. Вообще, они так ему понравились, что он даже договорился об их издании отдельной книжкой.

Книжку назвали «Мицу», а Бальтазар, по совету Рильке, подписал ее своим прозвищем – Бальтюс. Прозвище закрепилось и осталось с ним на всю его долгую творческую жизнь одаренного и неоднозначного художника-модерниста.

Рильке сопроводил книгу предисловием-рассуждением о неуловимой природе кошек – это был первый текст, написанный им по-французски. Он открывался вопросом: «Знает ли кто-нибудь кошек?» В отличие от собак, чья неизменная преданность человеку представляется сразу и прекрасной, и трагической: «Кошки – это просто кошки. А их мир – это кошачий мир, от начала и до самого конца. Думаете, они смотрят на нас?» Едва ли, продолжает он; взгляд кошки может быть устремлен на человека, а она в то же самое время может не помнить о его существовании.

Когда книга вышла, на нее натолкнулся Курт Вольф, первый издатель Кафки. Он объявил рисунки «поразительными, почти пугающими». А художник-постимпрессионист Пьер Боннар даже послал «мадам Рильке» письмо, полное похвал «Мицу». Не удивительно, что, уже прославившись как художник, Бальтюс не переставал воздавать хвалу Рильке. Он был «прекрасный человек – очаровательный. У него была красивая голова, огромные голубые глаза. Голос у него был слегка дремотный и неизменно околдовывающий».

Поэт всегда относился к мальчику как к равному. Об одной из серии рисунков двенадцатилетнего подростка он сказал ему так: «Их замысел очарователен, легкость исполнения демонстрирует богатство твоего внутреннего видения; композиция неизменно подчеркивает превосходство сделанного тобой выбора». Если бы на листы из этой серии могли взглянуть два разных художника одновременно, то, по его мнению, они испытали бы «совершенно несходную, но при этом одинаково сильную радость».

После выхода «Мицу» Рильке заперся в Мюзо на всю долгую, холодную зиму, и в феврале 1922 года все пятьдесят пять «Сонетов об Орфее» были готовы. Источником вдохновения послужила смерть подруги его дочери, юной танцовщицы Веры Кнуп, которая, страдая от лейкемии, вынуждена была вместо танца обратиться к музыке. Как и в случае с «Элегиями», Рильке утверждал, что стихи приходили к нему сами, почти бессознательно. Позднее критики скажут о «Сонетах», что они стали перекрестком, с которого начался путь Рильке в его самую зрелую поэтическую фазу. Однако для него самого они были лишь переизбытком материала «Элегий», которые он тоже закончил единым «духовным натиском» в том же году.

В ту весну его дочь Руфь вышла замуж за молодого адвоката по имени Карл Зибер. Рильке на свадьбу не поехал и мужа дочери так никогда и не увидел. «Мне очень хочется не делать ничего, – говорил поэт примерно в это же время Бальтюсу. – Если бы ты представил себе, что злой волшебник заколдовал меня, превратив в черепаху, то ты был бы недалек от истины: меня покрывает толстый и прочный панцирь безразличия к любым вызовам».

Клоссовска тоже все сильнее ощущала пустоту в своей жизни там, где должен был быть Рильке. Из пяти лет, прожитых ими вместе, часть времени поэт неизменно проводил вдали от нее или запершись, в одиночестве. Она тяжело воспринимала его отсутствие. «Но ведь мы живые люди, Рене», – сказала она ему перед одним из его отъездов. К тому же Клоссовска поняла, что жить лишь на ее заработки художницы становится затруднительно – Рильке, очевидно, не помогал, – и, забрав мальчиков, она перевезла их к сестре в Берлин. Так они и жили между Германией и Швейцарией еще два года, и Клоссовска регулярно сообщала Рильке о развитии Бальтюса как художника. «У него появляется своя публика, – писала она. – Рене, он будет великим художником, вот увидишь…»

Хотя связь Рильке с