Читать книгу "Зов пустоты - Максим Шаттам"

– Посредник! – дополнил Марк. – У Фиссума были свои люди, но он – из-за паранойи, из осторожности или потому, что заметил слежку, – не мог лично общаться с ними, иначе мы бы их засекли. Поэтому он обратился к услугам посредника, и тот их предупредил. Этим посредником был Лоран Брак.

– О боже мой… – выдохнула девушка, вдруг полностью осознав, что все это значит.

– Это боевая группа, Лудивина. Они создали боевую группу, а затем сожгли все мосты, которые могли бы нас к ней вывести. Понимаешь, что это значит?

– Они перешли к финальному этапу своего плана.

Марк с тоской кивнул:

– Скоро они начнут действовать.

44

Абдалла Авад аль-Казим.

Одно его имя уже звучало как стихи.

Если отец научил Джинна думать, а мать научила любить, Абдалла Авад аль-Казим научил его ненавидеть.

Они познакомились в медресе, духовной школе, в Египте, куда Джинн приехал на рабочую встречу. Аль-Казим сразу же заметил ум и потенциал этого необычного чужестранца с сомнительными знакомыми и пригласил его на чай со сладостями в небольшую комнатку в задней части медресе. Аль-Казим был улемом – богословом, получившим образование в престижном мусульманском университете Аль-Ажар, в Каире. Он говорил медленно, длинными, пьяняще-сложными предложениями, словно мало-помалу опутывал каллиграфией звуков, которые, подобно кольцам боа, сжимались, оставляя его собеседника в полной власти его слов. Его борода внушала уважение, его искренний, пронзительный взгляд сквозь небольшие круглые стекла очков – беспрекословное подчинение.

Он заворожил Джинна в первый же миг. И он сам, и его слова. Аль-Казим знал и мир, и Коран: никто лучше старого улема не умел объяснить первый в свете второго. В те времена Джинн уже порядком устал от бесконечных разъездов, от однообразия, с которым ему хотелось покончить. Его тело работало, дух следовал по накатанному пути, но сердце, душа томились без дела. В первую же встречу аль-Казим сумел их пробудить. Он говорил с душой Джинна. С тем, кем он был на самом деле. Не с человеком определенных убеждений, но с тем, что определяло весь его путь, его сущность: с его арабо-мусульманскими корнями.

Аль-Казиму было совершенно ясно: хотя отец Джинна и сделал его шиитом, мать-суннитка имела гораздо большее влияние на его дух. Эта двойственность не должна была сбивать Джинна с толку, напротив, она должна была стать его гордостью, богатством. Джинн уцепился за веру в Бога, чтобы смириться с тем, что его ласковой матери и верной жены больше не было с ним; но после встречи с аль-Казимом смыслом всей его жизни стал Бог. Старик с обезоруживающей легкостью вызывал его на разговор, приводил примеры из Корана и хадисов, точно отвечавшие его внутренним убеждениям.

Шли месяцы. Джинн находил все новые поводы для поездок в Египет: там он шел слушать старика, открывался ему, а тот всегда умел подобрать верный тон для ответа.

Со временем аль-Казим стал ему духовным отцом.

И Джинн, сам того не понимая, вступил на путь обращения. Он отвернулся от отцовской веры, веры холодного, твердого человека, и приблизился к вере матери, жаждая, чтобы его душа и сердце соединились в одно под влиянием улема.

Сам того не заметив, Джинн стал суннитом.

Идеологический разрыв с Партией Аллаха произошел так же постепенно: Джинн сумел не выдать себя. Он продолжал работать на «Хезболлу», но уже без былого рвения. Он отдалился от борьбы, которую вела Партия, подобно тому, как мужчина отдаляется от женщины, с которой уже давно не занимался любовью.

На каждой встрече Абдалла Авад аль-Казим незаметным движением сеял несколько зерен ненависти – всего одно замечание о западном мире, о разложении, о ереси, – и поливал их теплым дождичком религии или истории: так он все крепче укоренял свою теорию, готовил почву для будущей зловещей жатвы.

Любимой мишенью старика оставалась глубинная сущность Джинна, его арабская, мусульманская природа, благороднейшая из благороднейших: его кровное происхождение, квинтэссенция его культуры; он подолгу говорил о былом величии или об умме, мусульманской общине, единой, несмотря на границы между странами, освещающей все вокруг сиянием своей великой культуры. Аль-Казим с удовольствием повторял неизменный вывод: великая тысячелетняя мусульманская империя пришла в упадок в XIX веке, в период масштабной колонизации Востока; подчинение Западу стало возможным благодаря гибели фундаментальных ценностей мусульманского мира. Этот мир был могущественным во времена существования строгой арабо-мусульманской империи, в основе которого стоял чистый, если не сказать жесткий, ислам. Все рухнуло, когда мусульмане отдалились от традиционных ценностей: умма ослабела, и Запад сумел захватить над ней власть.

Аль-Казим вновь и вновь говорил о том, как важны возврат к традиционному исламу, исламизация мусульманской мысли, создание политической и общественной систем, в основу которых лягут исключительно законы шариата. Тогда умма вернется к жизни, объединится под знаменем религии чистых принципов, будет следовать четким правилам, и арабский мир вновь укрепится, сплотится и преумножится, восстанет и вновь будет сам вершить свою судьбу, насаждать свою веру и уничтожать неверных, дабы те не успели окончательно развратить все живое.

Со временем Джинн согласился с каждым словом, с каждой идеей аль-Казима, с каждой его мечтой. Теперь и он мечтал во имя Господа установить прежний четкий порядок, вернуть его своему угнетенному, несчастному, разочарованному народу.

Военная машина обрела идеологию.

За два года поездок в Египет душа Джинна исполнилась верой так, как никогда прежде. Он начал верить, чтобы принять смерть, он научился льстить, чтобы понять жизнь, и от этого смерть стала для него еще более достойной уважения и восторга. Он видел, как его община страдает по вине других народов, как арабский мир перенимает современные западные ценности, коррупцию, пороки Запада, его зависимость от денег, как он теряет свои богатства, а подчас и свою самостоятельность: как мусульман уничтожают на территории бывшей Югославии или в ходе войн на Кавказе, как европейцы и американцы унижают их в Персидском заливе.

По мере того как он все больше убеждался в том, что Бог его любит, рос его гнев. Куколка внутри кокона толстела, готовилась к метаморфозе, спешила расправить крылья ненависти.

Всякий раз, когда Джинну становилось нехорошо, он спешил приехать к учителю, и они без конца говорили о любви Бога, о слабости мусульман, которых пора было пробудить к жизни, о том, как именно это можно было бы сделать, о допустимом влиянии Запада, которое они сравнивали с воздействием телевидения на маленького ребенка: западная цивилизация закрепощает невинные умы, отправляя им гипнотизирующие, насыщенные тайным смыслом послания, сбивая их с истинного пути, отупляя их, чтобы затем легко навязать им свои развращенные нравы, свои товары, повести их по пути потребления, а не по пути, ведущему к Богу.