Читать книгу "Лолотта и другие парижские истории - Анна Матвеева"

Пикассо, встретив их однажды их на улице Коленкура – здесь теперь живёт Модильяни, после того, как его выгнали из мастерской на площади Жана-Батиста Клемана – язвительно сказал:

– Модильяни пьян уже только от того, что идёт рядом с Утрилло.

Моди рисует, рисует, рисует – сто, сто пятьдесят рисунков в день, и все сто пятьдесят никому не нужны!

С Лолоттой он не виделся года три, не меньше, хотя Лолотта по-прежнему живет на Монмартре – но совсем в других условиях, мсье, совсем в других.

Она побледнела и похудела, научилась носить шляпки так, что они не выглядят каким-то инородным предметом на её рыжих волосах – нет, шляпки теперь естественное продолжение самой Лолотты. Мсье Андре Ш., который углядел её однажды на улице Лепик – она была в тот день в своем лучшем платье, и в том длинном ожерелье, которое нравилось мсье художнику – снял для девушки квартирку в доме у Мулен де ля Галетт. Лолотта думала недолго – женихи всё как-то не подворачивались, а этот был хоть и без серьёзных намерений, зато нежный и щедрый… И красивый, почти как мсье художник, правда, этот – блондин. Приходил Андре вначале каждый день, потом – раз в неделю, сейчас навещает её дважды в месяц. Лолотте больше не нужно вставать затемно и отстирывать чужие рубашки: руки у неё теперь гладкие, как у настоящей дамы. Андре с ума сходит от её кожи – иногда Лолотта думает, что ему только кожа в ней и нравится. Как будто сапоги шить собрался! Но когда он шепчет, какая ты гладенькая, она перестаёт сердиться.

У Лолотты есть собственные сбережения, да и то, что даёт мсье Андре, она кладёт всё в ту же шкатулочку. Ключ от шкатулки всегда с Лолоттой – люди думают, нательный крестик спрятан под рубашкой… Когда Андре велит ей встать на четвереньки, ключ на длинной цепочке бьёт Лолотту по груди. Будто маятник качается, но только не в ту сторону. Однажды Андре чуть не сорвал с неё этот ключ – смял груди так, что она взвизгнула от страха: вдруг потеряется, закатится, ищи потом! Андре-то этот визг на другое записал, ещё пуще разошёлся! Но и ключик никуда не делся – только от цепочки осталась на шее красная полоска, Лолотта укрыла её под бархоткой. Она и бархотки носить научилась – не только шляпки. Правильно мать говорила – жизнь всему научит.

9

Весенние каникулы закончились, обожаемые «мальчики» (редкие, как я успел понять, оболтусы) пошли в школу, и только тогда Лолотта, наконец, позвонила: сказала, что хочет прийти ещё раз. От этого «ещё раз» тянуло прощаньем, но мы не виделись так долго, что я был счастлив насколько умею и могу. После той встречи в кафе прошло больше месяца. Я назначал дополнительные часы консультаций, ездил с матерью на дачу, – на первую после зимы «разведку», – в обеденных перерывах безнадежно пытался развлечь барышень из соседнего кабинета. Та, что психиатр, могла бы обсудить со мной конфабуляции, но я раздражал её так явно, что даже нарколог, – она была мягче, добрее, – сочувственно хмурилась.

Три дня назад пришла Марина – моя «блуждающая» клиентка, которая исчезает и появляется по мере обострения проблемы, которую мы с ней так пока и не смогли решить. После долгого перерыва мы успевали отвыкнуть друг от друга, но уже через десять минут всё было ровно так же, как полгода назад. Марина угрюмо вздыхала, от неё пахло табаком, – ничего нового.

Когда она обратилась ко мне впервые, я был удивлен тем, как странно сочетаются её внешность и голос. Точнее, вообще никак не сочетались, и это был самый настоящий изъян, пусть и не такой заметный, как шрам на руке. Марина высокая, широкоплечая, сильная – настоящая физкультурница. Чем-то она напоминала девушку с картины Александра Самохвалова – первое сильнейшее эротическое переживание в моей жизни. Высококультурное советское время, когда подростку проще было найти репродукцию картины «После кросса», чем порнографический журнал.

Дома у нас было не так уж много альбомов – Самохвалов, Константин Васильев, Карл Брюллов, и, пожалуй, всё на этом. В детстве я полагал, что мне нравится творчество художников-передвижников – но, вероятнее всего, мне просто нравилось, как это звучит. Передвижники – почти «подвижники». Во всяком случае, ни о каком Модильяни я не слышал – а то, что узнал о нём позже, не выходило за рамки общеизвестного.

Опять Модильяни! Как бы я ни пытался отвлечься, мысли приводят меня к нему, как ноги приводят пьяницу в винную лавку.

Попробую ещё раз. Марина, Марина, Марина. Такая Марина и копьё метнет, и марафон пробежит. Но стоило ей раскрыть рот и произнести хотя бы слово, как люди начинали недоуменно оглядываться по сторонам – голос у девушки был высокий и при этом механически-кукольный. Казалось, что её озвучивает другой человек, который прячется сзади и дергает за невидимые нити, чтобы Марина вовремя открывала рот. Контраст был таким сильным, что это сбивало с толку – то, что говорила Марина, терялось за её голосом. Это был поистине завораживающий эффект, и каждый раз, когда она появлялась после долгого перерыва, я заново привыкал к ней – и заново учился воспринимать её голос. Похоже на иностранный язык, который ты учил в институте, и решил вернуться к нему спустя несколько лет.

Ко мне Марину привели сложные отношения с курением: она сама их так определила.

Впервые Марина попробовала курить на школьном выпускном – и ей это не понравилось. Тем не менее, спустя месяц она уже покупала в ларьках «ментоловое море» и «салям» (так звучали названия сигаретных марок в вольном изложении торговцев 90-х), и умела прикрывать горящую спичку ладонью.

Ей не нравились запах, вкус и ощущения, но она продолжала курить, как будто участвовала в конкурсе на самого старательного курильщика. На мой вопрос, почему, Марина, не задумываясь, ответила своим кукольным голосом:

– Потому, что этому нельзя найти замену.

Она пробовала иглорефлексотерапию, ходила к бабкам и попам, но всякий раз, покидая то кабинет врача, то храм, то деревенскую избушку, закуривала. Наслаждение было похоже на отвращение.

Накануне нашей первой встречи Марина познакомилась с известным хирургом, и он разоткровенничался:

– Я знаешь как раньше курил? Выхожу из операционной – одна сестричка с меня маску снимает, другая сигарету в рот вставляет, а третья – спичку подносит. Во как курил! Три пачки в день. А потом чуть ногу не потерял, ну и бросил. В шестьдесят девятом.

– И как? – замерла Марина. – Не тянет?

Хирург помрачнел:

– Каждый день об этом думаю. Ночами снится, что курю.

Наша с Мариной терапия привела к следующим результатам – курить девушка не бросила, зато научилась анализировать свою зависимость и находить для неё оправдания, порой весьма элегантные.

– Курение в моем случае – это медитация, – заявила она год назад, прежде чем исчезнуть в очередной раз. Пропадала Марина чаще всего после того, как ей вновь удавалось на время бросить курить – она держалась иногда по целому месяцу, прежде чем зайти в ларёк и попросить пачку "Вог" и "зажигалочку". Картинки на сигаретных пачках пугали мою пациентку ампутацией, онкологическими заболеваниями и страданием: она выбирала пачку с импотенцией, если таковая имелась.